Никола Юн - Весь этот мир

Мэдди

СЛУХ

Кнопки на пульте сигнализации пытаются сообщить о моем побеге, при каждом нажатии издавая громкий «би-ип». Мне лишь остается надеяться, что мама ни о чем не догадывается, а ее комната достаточно далеко от входной двери, и она ничего не услышит.

Дверь открывается со вздохом. Я Снаружи. Вокруг такая тишина, что у меня гудит в ушах.

ОСЯЗАНИЕ

Металлическая ручка входной двери прохладная и гладкая на ощупь, почти скользкая. Ее легко отпустить, что я и делаю.

ЗРЕНИЕ

Сейчас четыре часа утра и слишком темно, чтобы различать детали. Мои глаза распознают только общие очертания предметов, смазанные силуэты на фоне ночного неба. Большое дерево, дерево поменьше, ступень, сад, каменная дорожка, ведущая к воротам, штакетник по обе стороны. Ворота, ворота, ворота.

ОБОНЯНИЕ

Я в саду у Олли. Воздух насыщенный, сочный от запахов – цветы, земля, мой растущий страх. Я удерживаю его в легких. Кидаю камешки в окно, надеясь, что он выйдет.

ВКУС

Олли передо мной, ошарашенный. Я не говорю ничего. Только прижимаюсь губами к его губам. Сначала он кажется окаменевшим, неуверенным и неподатливым, но внезапно крепко обнимает меня. Одну руку запускает мне в волосы, другой обхватывает меня за талию.

У него точно такой вкус, каким я его запомнила.

МЫ ПРИХОДИМ В СЕБЯ. Точнее, Олли приходит в себя. Он отстраняется и берет меня за плечи обеими руками:

– Что ты здесь делаешь? Ты в порядке? Что-то случилось? С твоей мамой все хорошо?

Я напускаю на себя храбрый вид:

– Со мной все отлично. И с ней все отлично. Я решила убежать.

Света, который горит у него в комнате, достаточно для того, чтобы я могла разглядеть замешательство на его лице.

– Не понимаю, – говорит он.

Я делаю глубокий вдох, но замираю на середине. Ночной воздух холодный, влажный и тяжелый и совершенно не похож на тот, которым я привыкла дышать. Я пытаюсь выдохнуть его, изгнать из легких. Губы покалывает, голова кружится. Это от страха или от чего-то еще?

– Мэдди, Мэдди, – шепчет Олли мне на ухо. – Что же ты наделала?

Я не могу ответить. Вдох дается мне с трудом, словно я проглотила камень.

– Попытайся не дышать, – произносит Олли и ведет меня к моему дому.

Секунду, может, две я позволяю ему это делать, но потом останавливаюсь.

– Что такое? Ты не можешь идти? Хочешь, я понесу тебя?

Я качаю головой и отнимаю у него руку. Делаю глоток ночного воздуха.

– Я же сказала, я решила убежать.

Он издает звук, похожий на рычание.

– О чем ты говоришь? Ты хочешь умереть?

– Как раз наоборот, – говорю я. – Ты мне поможешь?

– В чем?

– У меня нет машины. Я не умею водить. Я ничего не знаю об этом мире.

Олли издает еще один звук, что-то между рычанием и смехом. Хотелось бы мне видеть его глаза в этой темноте. Раздается хлопок. Дверь? Я хватаю Олли за руки и тяну к его дому. Мы прижимаемся к стене.

– Что это было?

– Черт. Дверь. У меня дома, – говорю я.

Я еще сильнее вжимаюсь в стену, стремясь исчезнуть. Смотрю на дорожку, которая тянется к моему дому, ожидая, что сейчас по ней пойдет моя мать. Но ее не видно. Я закрываю глаза:

– Давай поднимемся на крышу.

– Мэдди…

– Я все объясню.

Весь мой план зависит от того, поможет мне Олли или нет. Я всерьез не задумывалась, что будет, если он откажется. Еще один вдох мы делаем в тишине. А потом второй. И третий. Он берет меня за руку и ведет к другой стене дома, той, что дальше всего от моего. К ней приставлена высокая лестница.

– Боишься высоты? – спрашивает.

– Не знаю. – Я начинаю взбираться.

Я пригибаюсь, едва мы оказываемся наверху, но Олли говорит, что в этом нет необходимости.

– Большинство людей все равно не смотрят вверх, – поясняет он.

Проходит несколько минут, прежде чем мое сердце возвращается в нормальный ритм. Олли присаживается на крышу со своей привычной грацией. Мне так нравится смотреть, как он двигается.

– Ну и что теперь? – обращается он ко мне через какое-то время.

Я осматриваюсь. Мне всегда хотелось узнать, чем он здесь занимается. Крыша сложной формы, со множеством скатов и с плоским участком ближе к задней части дома, где мы сидим. Я различаю очертания предметов: небольшой деревянный стол с кружкой, лампой и какими-то помятыми бумагами. Может, он что-то пишет здесь, сочиняет плохие стихи. Лимерики.

– Эта лампа работает? – спрашиваю.

Олли молча включает ее, и мы оказываемся в круге рассеянного света. Мне почти страшно взглянуть на него.