Хилари Мантел - Перемена климата

— Что значит «человеческие»?

— Люди исчезают, слышали о таком? У нас тут присказка есть — мол, уехали в Йоханнесбург, но порой они отправляются намного, намного дальше и не возвращаются. И подпольная торговля ведется, небось слыхали? Телами, еще живыми. Забирают глаза, языки, все, что требуется. Полиция никак не может найти виноватых; кроме того, они справедливо считают, что это их не особо касается, что это местные дела. А виноватых сложно найти потому, что за похищениями стоят банды и существует целая тайная сеть. Как обвинить кого-то, назвать кого-то убийцей, если жертву разделывал десяток рук? Если человека разрезать на куски, он, как ни удивительно, умирает.

Коос только теперь заметил выражение лица Ральфа.

— Ладно, можете мне не верить. Я и сам не в восторге, честно говоря. Кому понравится признавать существование этакой мерзости? Зато, — врач ткнул большим пальцем в том направлении, где находилась Претория, — они убеждаются в правильности принятых законов.

Наступил новый год, плата за проезд в автобусах выросла, и люди перестали пользовать общественным транспортом. Ральф каждое утро вставал в четыре, усаживал в служебную машину куда больше людей, чем та вмещала, и катил на перегруженном авто прочь из Элима, в сторону Претории. Люди, имевшие разрешение на работу в городе, не желали лишиться рабочих мест, и потому востребованными оказались все городские такси, а многие шли пешком — вдоль дороги в утреннем полумраке тянулись молчаливой вереницей мужчины и женщины. Навстречу из-за холмов выныривали фары йоханнесбургских машин: в либеральных пригородах Йобурга сочувствовали чернокожим, и белые отправлялись в ночь на своих автомобилях, желая помочь обитателям тауншипов. Ральф исправно отмечался на дорожных заставах и стоически выдерживал короткие допросы на африкаанс. Если он чего-то не понимал, это бесило полицейских. «У нас есть ваш номер, приятель, — цедили они. — Вы, часом, не коммунист, а?»

Ральф думал порой, что хотел бы практиковать христианство, отличное от того, какому был привержен его отец; служить вере, что не требует судить других людей. Ни Люси Мойо, ни Кооса, ни (пусть заочно) фармацевта Люка с его темными делишками, ни президента, ни полицейского сержанта, заподозрившего его в коммунизме.

— Если ты не судишь, — говорила Анна, — это означает, что ты вкладываешь некие допущения в мотивы, которыми руководствуются люди. Я не уверена, что это сильно отличается от вынесения суждений.

Теперь она знала своего мужа куда лучше, чем раньше. Присущая ему доброта, которую она прежде принимала сугубо на свой счет, была деперсонализированной, безличной.

Как-то утром на заставе полицейский бросил Ральфу: kaffirboetie — брат чернокожих, лучший друг негров.

— Хотел бы я им быть, — ответил Ральф. — Но не смею притязать на такую честь.

Полицейский сплюнул на дорогу. Лишь воспитание и приказы помешали ему плюнуть в лицо Ральфу.

В день общей сходки, в день полицейской расправы, Коос открыл «полевое отделение» в здании начальной школы. Он закутывал своих потрясенных, окровавленных пациентов в одеяла, разговаривал с ними на пяти языках, запрещал пить горячий сладкий чай и требовал воды, простой воды, и любых тряпок на бинты. Всякого, кто твердо держался на ногах, он немедля брал себе в помощники.

Ральф вспоминал пыльный офис в Лондоне, особнячок в Кларкенвелле, штаб-квартиру организации, направившей его сюда; думал о норфолкских прихожанах, собирающих средства для Африки, слышал, будто наяву, их голоса: ты не вправе расходовать эти средства на подобную дребедень, ты должен дорожить имуществом миссии, ты не можешь вытирать синим комбинезоном юного ангелочка лицо городской шлюхи, которой врезали полицейской дубинкой в ходе рейда. Среди всей прислуги кухарка Розина единственная видела своими глазами полицейский налет — Розина, прежде совершенно не интересовавшаяся жизнью за пределами кухни, где она правила самовластно. Теперь она сидела, раскачиваясь на скамейке, и твердила, вне себя от страха, что все было тихо и спокойно, баас, люди пели гимны, началась проповедь, и тут набежала полиция и принялась гоняться за молодыми женщинами и бить тех по груди; они знали, баас, куда бить, за что хватать.

Конечно, в масштабе мировых злодейств это было весьма скромное преступление. Оно не шло ни в какое сравнение, скажем, с Треблинкой. Но Коос показал Ральфу, как выглядит рана от съямбока [22] Тяжелый хлыст из кожи носорога или гиппопотама. , нанесенная уверенной, опытной рукой. Так Ральф узнал кое-что новое о себе самом: убедился, что, узрев зло воочию, начинает дрожать, точно калека или ветхий старец.