Хилари Мантел - Перемена климата

Ей вспомнилось, как она пыталась продать этот дом, всего пару лет назад. Всегда казалось, что дом не имеет собственного центра, что в нем нет комнаты, из которой ты повелевала бы всеми прочими помещениями. Звуки путешествовали по дому своим маршрутом — с чердака телефон внизу был слышен отчетливо, зато в соседних комнатах звонок было вовсе не различить. Вдобавок дом устанавливал особые правила проживания. Время от времени кто-либо из детей приглашал приятеля или подругу переночевать, не ставя в известность Анну. Она так и не обзавелась привычкой шарить по комнатам и кладовым в поисках беглецов и чужаков; дом жил своей жизнью, нравилось ей это или нет, соглашалась она или нет. Случалось, утром звонили обеспокоенные, раздраженные родители маленьких гостей. Анна обычно отвечала: «Да, ваш ребенок здесь, можете его забрать. За постель и завтрак я денег не возьму». А затем, не слушая квохтанье на том конце провода, вешала трубку. Пережитое за многие годы нисколько не приучило ее к состраданию. Да она и не стремилась сострадать.

Пускай она отсутствовала недолго, дом уже успел приобрести черты заброшенности. На могучей вешалке в холле висела паутина, практически в центре которой восседал, аккуратно сложив лапы, маленький бурый паучок. В раковине высилась груда грязных тарелок и чашек. Котел давно остыл.

— Кит, почему ты не следила за домом? Неужели это так сложно? — Анна не скрывала своего раздражения.

— Это все, что тебя заботит? Чтобы порядок был?

Ребекка плакала; Робин пребывал в растерянности; Джулиан не показывался на глаза. Кит демонстрировала враждебность. Услышала — наверняка от Дэниела, — что Ральф ездил в Блэкни и пытался помириться.

Дочь оперлась ладонью о кухонную стену, ее глаза метали молнии.

— Как нужно себя вести, мама? — требовательно спросила она. — Ну, помимо того, что признать свою вину и попросить прощения?

Анна грустно посмотрела на нее.

— Ты ничего не понимаешь, Кит.

— На богатый опыт я и не претендую. Просто рассуждаю о принципах.

Ральф и его дочь, подумалось ей; оба озабочены моралью, оба склонны обобщать все на свете. Ее саму на протяжении жизни обстоятельства вынуждали уделять первостепенное внимание сиюминутному, частному, будь то красивый стежок или правильно составленная фраза, верно подобранные слова. Она привыкла считать, что жизнь определяется именно мелочами, именно деталями. Еще в детстве усвоила, что детали важны для Бога: иначе нельзя и надеяться Его умилостивить.

— О, Кит. — Анна устало опустилась на кухонный стул. — Не сваришь мне кофе, а? С горячим молоком, если можно.

Воинственность во взгляде Кит померкла. Послушная, уверенная в себе, деловая, ее дочь взялась за работу: от стола к холодильнику, от холодильника к плите.

— Почему нужно прощать? — спросила Анна.

Не глядя на мать, Кит ответила:

— Потому что иначе ты убьешь себя.

Анна кивнула. Она догадывалась — нет, знала, — что такое возможно. Уже ощущала себя исхудавшей настолько, что ее ноги, казалось, едва касаются земли, ибо массы тела было недостаточно, чтобы ходить нормально. В последнее время в нее не лезла даже вдовья еда, даже скромная яичница. Этим утром ощутила внутри, прямо под сердцем, обширную пустоту.

— Я всегда думала, что перед прощением должно быть раскаяние.

Кит сняла ковшик с плиты, осторожно перелила молоко в чашку.

— Что, по-твоему, папа должен сделать?

— Дело не только в нем, Кит. Понимаешь, я никогда никого не прощала. У меня нет практики. Я не знаю, как это делается.

Анна поднесла ладонь ко рту, словно ловя норовящий вырваться наружу секрет. («Ты заболела?» — спросила Кит. «Нет, что ты», — ответила она.) Все лето напролет она чувствовала, как приближается, неотвратимо приближается к просветлению. Но, быть может, не существует слов, чтобы описать это ощущение; его возможно передать лишь символами, намеками, обиняками. Впрочем, жизнь всегда такая, всегда такой была: нечто большее, чем кажется с первого взгляда. В безопасности таится угроза. В слезах неизменно прячется что-то забавное, что-то смешное. В мгновениях доброты и веселья скрывается поступь убийцы у дверей.

«Год за годом, — думала Анна, — я занимала это пространство. Сидела за этим столом, составляла списки покупок, писала письма, читала газеты, а некая часть меня, мое подсознание, инстинктивно следила за признаками близящегося распада: улавливала, как тяжело вздыхают трубы, как капает из кранов вода, как скрежещут полуисправные домашние приборы, как скрипит под ногами старый пол. Угольная пыль, мышиный помет, овощные очистки, счета за газ, записки из школы, обрыдлые обязанности, надоевшие до тошноты, но исполняемые по всем правилам. Год за годом я жила в этом доме, окна которого плотно закрыты из-за холода, и чего-то ждала. Нет, ждала кого-то. Того, кто никогда не вернется, того, кто никогда не придет домой».