София Кульбицкая - Зуд

Очень давно, лет 20 назад, в газете было интервью с каким-то известным человеком. Фамилии уже и не вспомнить, но это и неважно, а важен его рассказ о том, как он познакомился со своей женой. Очень романтическая история: он просто ехал в метро — и вдруг увидел напротив абсолютно родные глаза. Он сразу понял, что это она , его женщина, которую он так долго искал, и настолько это было ему очевидно, что он вышел вслед за нею и пошёл следом, и через три дня они подали заявление в загс.

Помню, я читал эту историю с завистью, особенно восхищаясь молниеносностью, с которой все эти события происходили в жизни рассказчика. По юности мне казалось, что именно это — гарантия их подлинности и долговечности. Эх, посмотреть бы на эти знаменитые глаза, думал я.

Но тут оказалось, что посмотреть совсем несложно — герой предоставил редакции фото из своего личного архива.

Взглянув на них, я ощутил жуткое разочарование.

У Ольги, жены героя, было очень приятное лицо. Но глаза… Увидев их, я с горечью подумал, что у мужика губа не дура.

Эти глаза и мне показались родными. Да что там — они показались бы родными если не каждому встречному (в чём не уверен), то уж наверняка большей части россиян. Вот только не у любого хватит смелости встать и пойти за незнакомой женщиной, то есть, как всегда, победил самый нахрапистый и лишённый рефлексии.

Глаза были удивительные. Во-первых, они были огромные, — ну это ещё ладно, мало ли больших глаз. Но у этих была одна отличительная черта. Довольно глубокие мешочки под нижним веком, такие, знаете, в складочку. Казалось бы, недостаток, дефект внешности — но на этом лице он превращался в оружие, бьющее наповал.

Эти мешочки делали взгляд огромных глаз женщины грустным, умным и немного усталым. Но это была не усталость изношенности, не усталость разочарования. Это была усталость терпеливого человека, который видел жизнь, принял её, но не отвернулся и смотрит на всё со смирением и пониманием. К человеку, который так смотрит, хочется припасть на грудь и выплакать туда все свои беды — желание, которое, как видно, охватило и едущего в метро героя интервью, и он принял его за судьбоносное узнавание.

По юности я тогда решил, что это ужасное недоразумение, всей грандиозности которого, видно, не осознают и сами участники событий. Ольгу обманули! — думал я. А может быть, обманулся и сам герой — кто знает, не была ли визуальной иллюзией сама эта вселенская мудрость женского взгляда? Ведь не редкость и грубое мещанство, скрытое за одухотворённой внешностью, и глубины ума и духа, спрятанные в жирном, краснощёком теле.

Сейчас, конечно, весь этот юношеский пафос кажется смешным. Но сама история героев, знакомство и скоропалительный брак героя с Ольгой, глаза Ольги до сих пор не отпускают меня. Ведь где-то в той стороне и лежит алхимический камень, который так тщетно и мучительно ищут люди в поисках любви.

Ищут совсем не там.

Все, наверное, помнят песню из к/ф «Ирония судьбы…» — «На Тихорецкую состав отправится». Текст написал Михаил Львовский в 1962 году. Там есть очень интересные строки:

Ещё в детстве этот момент казался мне, мягко говоря, странным. Зачем нужно врать, да ещё с три короба?! Почему Львовский заставил героиню оберегать своё частное пространство таким неэргономичным способом? Почему, скажем, не:

«Смолчу загадочно — пусть восхищаются»

Или даже:

«Пошлю по матушке — пусть возмущаются»? Ведь в любом случае это проще, чем напрягаться и что-то изобретать.

Я так ничего и не понял бы, если б однажды не наткнулся на аналогичную ситуацию в одной из любимых книг. У Юрия Германа («Я отвечаю за всё») читаем:

«…В машине везли черепицу, а два пассажира-лейтенанта пели песни и сразу же принялись потчевать Любу прекрасной дыней-чарджуйкой. Дыню она ела с удовольствием и с удовольствием отвечала на расспросы, куда она едет и зачем, — что у нее-де «скончался брат» и она спешит на похороны.

— Уже пожилой был? — спросил лейтенант покурносее.

— Двадцать семь лет и три месяца, — сильно откусив от дыни, ответила Люба. — Штангист.

— А по профессии? — спросил другой лейтенант.

— Филателист! — сказала Люба первое, что взбрело на ум. (…)»