Геннадий Беглов - Досье на самого себя

«Глазок»…

Естественный процесс: от детского любопытства к юношеской наблюдательности, от наблюдательности — к зрелости подглядывания, а от подглядывания — один шаг до шпионажа — самой героической и самой презираемой профессии в мире…

Все бы ничего… Жара. Душно. Лижут кожу раскаленными языками два солнца… Одно из-за решетки, тусклое, белое, пыльное; другое под висками, меленькое, чугунно-тяжелое.

Все покрыто моим потом. Липнет масляная краска стен. Не вижу, но чувствую, как оставляют на полу следы босые ноги.

Прохладен лишь унитаз. Беспрерывно спускаю воду, мочу ладони, прикладываю к плечам, к груди, к шее.

Привязался мотив. Мучает уже неделю:

В тысячный раз просвистываю его, мычу без слов, отстукиваю пальцами по решетке:

Началась десятая тюремная ночь. Душная, липкая, бессонная.

Лампа в лицо. Но рядом наслаждение — вентилятор.

— Извини, Костров, что разбудили. Ничего. Днем доспишь.

Пытаюсь говорить спокойно. Кажется, это удается мне.

— Вы не пробовали с арестованными говорить нормально? Дома же вы так не разговариваете?

Майор хмыкнул. Продолжает искать что-то в ящике стола.

— Капризный ты, Костров. Перед тобой извиняются, что разбудили… А ты опять недоволен.

— Я по ночам не сплю. Вы не можете об этом не знать. И извинение звучит насмешкой.

— Так не спишь, потому что боишься…

— Да. Я боюсь. Боюсь, что никто никогда не узнает, какой вы…

Он с силой загоняет ящик в стол.

— Мы разобрались, что такое — Костров! Это сейчас важнее…

Снова хмыкнул и презрительно добавил:

— Пистолет запрятать получше и то не мог:…ровый из тебя контрик.

Обыск в Ленинграде я предвидел. Наган не был спрятан, он валялся на

полу под грудой книг. Я бы решился сам сказать о нем, если бы с самого начала была хоть малейшая логическая связь между моей жизнью и арестом.

— Это отцов, — лгу я совершенно сознательно и, как выясняется тут же, совершаю этим ошибку.

— Откуда он у отца появился? Когда?

— Ну, этого я не знаю.

— Умер он в январе сорок второго, так?

— Да. Третьего января.

— Наган был при нем?

— Он умер от голода… При чем тут? А наган я нашел позже, уже после… Когда умерла мама.

— Где нашел?

Болван! Я же сам себя загнал в угол. Где, где я мог его найти? Если я нашел его не в своей комнате, тогда при чем тут отец? Сказать правду?.. Но он же теперь не поверит ни про буфет, ни про мужика в зеленом ватнике…

Пауза затягивалась как петля.

— Горобец приходил к отцу? Иван Петрович Горобец… Ты видел его?

— Никто не приходил… Даже не слышал про такого.

— Ты вспомни, вспомни получше… Высокий такой. Рост… — Майор заглянул в бумаги. — Рост — сто восемьдесят два. Дядька заметный. Я тебе и фото его покажу.

Выдвинул ящик стола, достал офицерскую книжку, раскрыл, подставил под свет лампы.

Каллиграфическим почерком крупно, черной тушью: «Горобец Иван Петрович». Фотография. Глаза мужчины смотрят прямо в мои глаза…

(Это он! Он! Я узнал его мгновенно.)

— Дезертировал из-под Пулкова двенадцатого декабря сорок первого. Труп обнаружен в вашем доме на четвертом этаже, в комнате номер пять. Наган его. Вот регистрационный номер… — Листает удостоверение. — Этот же номер на нагане, найденном у тебя… А?

Майор улыбается, не скрывая удовольствия.

— А? Что же выходит? То ли папочка пристукнул Горобца, забрав оружие… То ли приобрел его у него. Зачем? А?

Я рассмеялся. Да, да — рассмеялся, довольный и счастливый. Все сейчас кончится, и меня отпустят. Ну, не сейчас — утром, но отпустят. Не надо было лгать про отца. Надо было сказать правду, только правду и все. Боже, как все просто…

— Простите меня, майор. Все было не так…

И я рассказал все, как было. В конце рассказа я даже показал ему шрамы у соска и плеча.

— Вот сюда она вошла… А вынимали отсюда…

— Почему не сдал его потом?

— Патроны я выбросил. А он валялся… Так… Как напоминание о собственной слабости.

— Незаконное хранение оружия. Пятерка.

— Знаю.

— А при наличии мыслей о смене правительства — не меньше десятки.

Приблизил лицо к вентилятору. Жмурюсь. Через глаза проникает бодрящая свежесть.

— Оружие было… Мыслей не было.

— А дневничок?

— Вы имеете в виду — блокнот? И что?..

— Ну, как «что»… Ленин призывает учиться, а ты что?

Сейчас я лишу себя вентилятора… Сейчас я буду возвращен в липкую вонючую раковину, где буду всю ночь задыхаться. Я кричу ему в глаза, что встречал в жизни подобных ему кретинов в роли учителей… Но кричу не вслух. Мне хочется еще подышать, хочется, чтобы шевелились у висков волосы. Я продолжаю жалеть себя…