Андрей Латыголец - «Годзилла»

Мы катались на швабрах, размазывая пену по всем углам, даже не представляя, сколько времени нам понадобиться, чтобы её убирать. Шутили. Сержанты сидели на кроватях, выставленных на взлётку, тупились в телефоны, ленно покрикивая на нас.

А потом дневальный с тумбы, низкорослый дрыщ третьего взвода, громко прокричал мою фамилию на всю располагу.

Я подбежал к бойцу.

— Чего?

— К тебе приехали на КПП.

Вмиг возле меня появился Шмель, быстро отвёл в сторону и сказал:

— Ты когда будешь обратно в роту идти, не забудь прихватить чего съестного и для нас с Серёгой.

……………………………………………………………………………………………………………………………………………

На КПП ко мне приехали друзья. Я сидел на лавочке, ел конфеты и слушал в наушниках нашу первую демо-запись. За эти недели я напрочь отвык от мира и музыка, звучавшая в моей голове, казалась совершенно фантасмагорической и непонятной. В основном я молчал, рассказывать было не чего, а новости, которые мне травили друзья, представлялись такими чуждыми и далёкими от этой обстановки, что я подумал о том, уж не ошиблись ли они адресом и вызвали не того человека.

Воскресение в армии считалось самым свободным днём. Мы закрывались в линейке и под видом изучения статей, читали газеты. Я был удивлён, обнаружив там литературные журналы «Маладосць» и «Нёман». Приятно было перелистывать рассказы Андрея Федаренко и других немногих белорусских писателей, с которыми я был лично знаком, и которые мне нравились, как авторы. Я вспомнил, как я относил в редакцию свои первые недопробы пера.

В линейке мы так же обнаружили две акустические гитары. Одну из них облюбовал Сиченков, он что-то бренчал, выдавая своей игрой увлечения металлом, потом, увидев, что никто более не осмеливается взять в руки второй инструмент, я примастился рядом. Мы играли всевозможные каверы, которые только знали. Я играл хуже Сиченкова, поэтому обыгрывал ритм партии. Пацаны завороженно смотрели в нашу сторону и улыбались. Особенно хорошо получалась «Metallica».

— А ну-ка слабайте мне Круга «Владимирский централ», — уселся напротив нас ближе к вечеру сержант Шмель. — А потом и «Демобилизацию» Сектора.

Мы играли. Мои пальцы, отвыкнув за эти недели от жёстких струн, бегали по грифу, и я готов был играть что угодно, лишь бы ещё немного подержать в руках этот заюзанный инструмент.

По утрам пробежки, после каждой пайки фанатичное отбивание кроватей, нет минуты, чтобы даже поковырять в носу, всем карантином сидим на взлётке и сержанты учат нас перематывать портянки, потом зубрёжка статей, снова отбивание кроватей, постоянная уборка помещения, подметание полов, помывка сортиров.

Вечером перед ужином весь карантин стоит на взлётке в упоре лёжа.

— Охрана всегда жмёт на костях, — расхаживая между нами, деловито разъясняет голый по пояс сержант Шмелёв.

Пол кафельный и наши нежные кулачки впервые чувствуют то неприятно режущее ощущение в костяшках дрожащих рук.

— Раз, два, полтора!

Торс у Шмеля, словно изваяние античной скульптуры, грудь вздрагивает в такт нашим отжиманиям.

— Держим уголок, печальные!

Моя задница плотно упирается в холодные кафельные плиты, ноги вытянуты вперёд, руки пытаются дотянуться до носков. Живот напряжён, и острая боль пронизывает мышцы пресса.

— Ещё и получаса не прошло, а вы уже ноете, девочки, — жизнеутверждающе говорит Шмель. — Что вы в роте делать будете?! Сдохните на первом «физо».

Потом мы сидели в курилке перед вечерней прогулкой и молча слушали рассказы Шмеля, который рьяно поучал нас, как надо будет себя вести и разговаривать со старшими в роте. Снег вяло падал на почерневшую землю. В курилку зашёл боец, видимо из роты Шмеля, достал из бушлата конверт, поджёг его зажигалкой и зло выбросил в урну.

— Два месяца, тварь, грёбанных два месяца не дождалась! — заключил он.

«Як прыкра, аднак мне хочацца рассмяяцца табе ў твар, усім сваім выглядам і светапоглядам ты заслугоўваеш такога да сябе звароту. Свет існую не з учора, хлопчык, часам трэба плаціць па заслухах».

Мне хотелось потешаться над его горем, над проблемами этих пустолобых чурбанов с их обывательским потребностями и мировоззрением. От беды подальше я спрятал свою ехидную улыбку в тёплый воротник бушлата.

В курилку зашёл Кесарчук. Он не курил. Как сам рассказывал, бросил ещё по «слонячке». Примостился в углу лавки и включил музыку на своём телефоне. Излюбленное занятием солдат, которым уже положено иметь мобильники. Ей-богу, гопарьская мода.