Нейл Уильямс - Четыре письма о любви

Переход от сна к бодрствованию был очень быстрым. Стремительным. Только что Маргарет была в каком-то за́мке, возле узкого стрельчатого окна, под которым кто-то стоял, а через мгновение она уже открыла глаза и увидела перед собой заросшее, расплывшееся лицо мужа, на котором не сохранилось почти никаких следов красоты, которой он отличался в юности. Это не было для нее сюрпризом, но во сне его лицо выглядело совершенно иначе, и из постели она выбралась, чувствуя странное беспокойство. Утро уже наступило, подул ветерок, и стоящие у причала лодки слегка покачивались, стукались бортами и недовольно поскрипывали.

Но стоило ей выйти в коридор и увидеть, что дверь комнаты Исабель распахнута настежь, как ее сердце тревожно забилось. Где он ?! В ванной было пусто, Шон еще спал. В кухне?.. Нет, он куда-то ушел… Маргарет снова бросилась к спальне Исабель и вошла внутрь. Не давая себе ни секунды на колебания, она приступила к лихорадочным поискам письма, но его нигде не было. Все в комнате выглядело так, как и должно было выглядеть: Никлас не уехал, даже ручка и бумага лежали на столике возле кровати, а в воздухе витал еле заметный, но неистребимый запах падалицы, и только письма нигде не было. Господи, который час-то, спохватилась Маргарет. Куда он мог уйти в такую рань?

– Мьюрис!!.

Догадка сверкнула у нее в голове словно молния, и Маргарет в одно мгновение повернулась к выходу. Секунду спустя она уже была в своей спальне и торопливо срывала с себя ночную рубашку, тогда как Мьюрис только пошевелился. Слегка приоткрыв глаза, он увидел у окна обнаженную жену и снова уронил голову на подушку, вообразив себя внутри картины Рубенса.

– Мьюрис, вставай! Уже поздно. Проснись! Эй, ты меня слышишь?.. – Подобрав с пола остывшую грелку, она бросила ею в мужа.

– О господи!.. – воскликнул Мьюрис, словно его ударили, но лица от подушки не поднял.

– Приготовь себе завтрак сам, мне нужно выйти по срочному делу. Слышишь, что я говорю?

Муж не отозвался, и Маргарет обежала глазами комнату, ища, чем бы еще в него кинуть. Под руку ей попались башмаки Мьюриса, она схватила их и, швырнув в направлении его спины, выбежала за дверь.

На часах было почти половина десятого – где-то без одной или двух минут. Окрепший ветер хлестнул Маргарет по лицу, когда она выскользнула из садовой калитки и свернула на тропинку, ведущую к почте. Несколько чаек кувыркались в небе, словно подхваченные ветром газеты, дым из трубы в доме О’Лири летел на восток почти параллельно земле, отчего небо над островом казалось совсем низким, словно боги, спустившись пониже и рассевшись на подушках облаков, с любопытством глядели на жену директора школы, которая со всех ног спешила к зданию почтовой конторы, чтобы помешать Судьбе свершиться. Что́ она предпримет, Маргарет и сама пока не знала. Все дело было в письме; ей нужно было перехватить его любой ценой, но так, чтобы Никлас ничего не узнал. Так бы поступила на ее месте любая мать, убеждала себя Маргарет. Это было и правильно, и необходимо, ибо только таким способом она могла надеяться остановить безнадежную, обреченную любовь, которая все равно не принесла бы ничего, кроме бед и несчастий.

Ветер, пропитанный запахами соленой морской воды и жарящейся яичницы из паба, донес Маргарет до самой почты. Когда она вошла, над дверью звякнул колокольчик, но в конторе никого не оказалось. Только какое-то время спустя откуда-то из глубины дома донесся властный, низкий голос Эйн Харли, которая крикнула:

– Кто там? Подождите минутку, я сейчас подойду!..

Эту «минутку» боги не предусмотрели, и Маргарет воспользовалась ею, чтобы заглянуть за невысокий барьер-перегородку. Там, на маленьком столе, испещренном бесчисленными царапинами и полукруглыми вмятинами от почтового штемпеля, она увидела первое за сегодняшнее утро письмо, адресованное Исабель Люинг из Голуэя.

– Что-то раненько вы все сегодня поднялись… И что это вам не спится? – Эйн Харли появилась из двери за перегородкой; в уголках ее губ виднелись крошки от тостов. Продолжая неторопливо жевать, она остановилась возле своего рабочего места, явно не собираясь приступать к делам, пока не будет должным образом закончен завтрак. Эйн было шестьдесят два года. За свою жизнь она схоронила двух мужей и с тех пор нередко вспоминала об этом факте как о чем-то таком, что должно было стать залогом ее собственного несокрушимого здоровья и долголетия. Спешка – вот что их обоих сгубило, не раз говорила Эйн. Сама она была исполнена решимости не допустить ничего подобного и поэтому во всех обстоятельствах старалась действовать медленно и не спеша. Семь раз отмерь, один отрежь – этим девизом она руководствовалась во всех обстоятельствах, тщательно смакуя каждую прожитую минуту.