Сергей Новиков - Шушель

— Да-да, конечно, только в-четвёртых меня из дома выгнали, — и Шушель, разливавший чай, сел мимо стула.

Арта открыла дверь и долго разглядывала Люсю. Женское любопытство победило, и Арта отошла в сторону, приглашая входить, но при этом одарила Шушеля и Рэкса чрезвычайно выразительным взглядом.

— С вами я после поговорю. А вы идите на кухню. В комнате, знаете, не прибрано, — последние фразы уже адресовались Люсе.

На кухне все расселись, и Люся заговорила:

— Понимаете…

— Давай уж на ты. Меня зовут Арта.

— Ага. А меня Люся. Вот, когда вчера брат Шушеля… то есть… твой муж, к нам зашел…

Арта снова взглянула на Шушеля с Рэксом, которые отчаянно вращали глазами, и в её глазах тоже заплясали чёртики. Вчера она краем уха слышала о проблемах Шушеля, и ситуация явно начинала ее забавлять.

— Брат… Знаешь, Люсь, мне с тобой надо кое о чём поговорить, — Арта изобразила на лице озабоченность, добавив чуточку трагизма вперемешку с загадочностью. — Наедине. — Арта строго повернулась к названым братьям. — Прогуляйтесь пока.

Через полчаса Рэкс сказал, что то «наедине», про которое говорила Арта, наверно, уже кончилось, и пошёл домой. А Шушель решил погулять ещё — домой он возвращаться побаивался. Там вполне могла ждать выгнанная из дома Люся.

Шушель наматывал третий круг по центральному бульвару. На первом круге он из последних сил пытался мысленно сопротивляться ситуации, но взгляды хорошеньких собак постепенно убедили его, что он безнадёжен. Мнительный Шушель читал в этих взглядах жалость, сострадание, иногда даже плохо скрываемое презрение, но никак не интерес к собственной персоне. Поэтому на второй круг Шушель заходил уже с мыслью о Люсе. «Оно, конечно, может, и не так страшно, — думал Шушель, — Тапочки вечером, ужин на столе, в рот глядеть будет. А я приду с работы… Всегда при мясе будем…», — Шушель вспомнил свой аргумент и сплюнул. Но спохватился и продолжил настраивать себя исключительно в положительном аспекте. Позитив, однако, не клеился — в голову лез ещё Люсин неизвестный от кого ребёнок. «Так и будем поживать… вот и картошку сажать пора… к земле поближе… все живут, и ничего, втягиваются, мама нас жизни учить будет», — тут Шушель как живых увидел Люсину маму, её «дядю Гогу», начальника из милиции, и вздрогнул. С мамами у Шушеля никогда не ладилось — кадр он был бесперспективный: не слишком породный, безмашинный, бесквартирный (жильё Шушель снимал), безденежный, но при этом амбициозный и обидчивый.

В этот момент Шушель рассеянно глянул на рыженькую спаниельку, которая смотрела на него не так, как все остальные хорошенькие собаки — смотрела со вниманием; смотрела так, что Шушель даже приподнял голову и слегка расправил крылья — никакой метафоры, просто в спортзале, куда раньше хаживал Шушель, крыльями называли широчайшие мышцы спины. На секунду в осанке Шушеля появилось выражение вроде «были когда-то и мы рысаками», но со спортзалов его мысли почему-то снова перетекли на мам, и вот что странно — думать об этом Шушелю вдруг стало приятно. Он вспомнил одну замечательную семью, в которой он осмелился появиться лет пять назад, чувствуя себя мерзким совратителем, точнее, сам Шушель, конечно, так не чувствовал, но боялся, что именно так за него будут чувствовать родители семнадцатилетней спаниельки, с которой двадцатилетний (и, кстати, совсем недавно разведённый с женой) Шушель познакомился в трамвае. Родители, эти гнусные, подозрительные твари, вдруг оказались милыми, весёлыми людьми, которые поили Шушеля чаем с малиновым вареньем, с интересом расспрашивали Шушеля о том, чем Шушель увлекается, ставили Шушелю пластинки «Пинк Флойда», и вообще, вели себя так, что Шушель вскоре принимал их едва ли не за ровесников. Жаль, только что родители произвели на Шушеля впечатление более сильное, чем сама спаниелька. То есть она, конечно, тоже была ничего, но Шушель тогда всерьёз искал идеал.

Подойдя к дому, Шушель увидел, что интуиция не зря удерживала его от возвращения домой: около подъезда Шушеля и впрямь дожидались. На лавочке сидел, точнее, старался не лежать, вдребезги пьяный Рэкс, который, завидев Шушеля, медленно приподнялся и закричал странное, нехорошее и по интонации совершенно для Рэкса несвойственное:

— А, корешок, бля! Давай, давай, подгребай! Потолкуем!

Шушель ни разу не то чтобы не видел Рэкса таким, Шушель даже не представлял, что Рэкс таким может быть, — и Шушелю стало страшно. Тут не было уже ничего от той смущенности, про которую мы упоминали вначале рассказа и которая иногда, особенно когда Рэкс бывал в настроении шутить, посещала Шушеля в обществе Рэкса. Однако преодолеть страх оказалось проще, чем, не смущаясь шутить в тон Рэксу — ведь никакой вины за собой Шушель не чувствовал. Поэтому, когда Шушель подошёл к лавочке, он видел в Рэксе не угрозу, а больного друга. Тем более что Рэкс после реплики на лавочке все-таки не усидел: сначала он попытался подкрепиться пивом, но, едва донеся горлышко до губ, Рэкс запрокинул голову, пиво пролилось Рэксу на морду, а сам он завалился назад и при этом как-то вбок. Пристраивая бутылку у себя под мышкой, Рэкс запахнул джинсовую куртку, поджал ноги и отключился. Шушель втащил тело на четвёртый этаж и, стараясь ни о чём не думать (что, кстати, и без стараний у него неплохо выходило), побежал в винную лавку. И когда в дверях часа полтора спустя появилась Люся — копия в этот момент своей мамы, с такими же брезгливо (на всякий случай, от неуверенности) поджатыми губами, Шушелю уже ни до чего не было дела.