Кит Стюарт - Дни чудес

– Ханна, ты слышишь меня? – спрашивает она. – Ты с нами?

Мне хочется ответить: «Все классно. Я – ЗВЕЗДА!» Но потом я ощущаю, что у меня отнимаются ноги, а перед глазами колышется черный туман. Я делаю нетвердый шаг назад.

Откуда-то издалека я чувствую, как на мое плечо опускается чья-то рука, на спину – другая, но мне кажется, я проваливаюсь сквозь них. Мир предстает в виде одурманивающего кружения размытых очертаний предметов. Вдруг я воображаю, что зрители все это видят. О господи, как унизительно! Меня преследует чудна`я галлюцинация: папа произносит хвалебную речь у моей могилы: «Она умерла так же, как жила, – как Томми Купер». Теперь-то я понимаю, что дела мои плохи, потому что все это до чертиков странно.

В конце концов мне удается пролепетать:

– О, это чертовски типично.

Потому что я проделываю это не в первый раз, недавно было то же самое.

Театральные огни кажутся мне звездами над головой. Они плавают в темноте. Потом все пропадает.

Добро пожаловать в мой мир.

Когда Ханне было четыре, она начала жаловаться на усталость. Не только по вечерам или после детского сада, но весь день. Она перестала всюду носиться с друзьями, побледнела. Я подумал, что это какой-то вирус, или невралгическая реакция на рост, или что-то еще. Записался к нашему терапевту, ожидая услышать то, что обычно говорят родителям: понаблюдать за ребенком, но понапрасну не волноваться. Наш врач принадлежал к старой школе – лысеющий, высокий и строгий, чем-то похожий на средневекового палача. Вы робко входите в его кабинет, а он сидит, откинувшись в кресле, со скрещенными на груди руками, с укоризненным выражением на морщинистом лице, словно говорящем: «Ну же, докажите мне, что вы не очередной болтливый ипохондрик». Вы описываете свои симптомы, он качает головой, будто вы все это сочинили, потом говорит, что это совершенно не смертельно, и вы уходите вполне успокоенный. Именно так все происходило, когда я пришел к нему в возрасте тридцати одного года с такой сильной болью в пояснице, что три дня не мог разогнуться. Такой была его реакция и тогда, когда я обратился с жалобами на боль в груди. Ханне исполнилось три года, и мне стало сложно справляться с родительскими обязанностями в одиночку. Покачивание головой, несколько грубовато-добродушных порицающих слов, и вот он поворачивается к компьютеру, давая понять, что я могу уходить.

В тот день, приведя к нему Ханну, я ожидал, что от меня, как обычно, отмахнутся, и даже не удосужился сесть. Однако он несколько мгновений пристально вглядывался в меня, а потом сделал то, чего я не ожидал. Посадив Ханну на стул, он взял стетоскоп и стал прослушивать ей грудь. Он прослушивал долго, прикладывая прибор к ее телу как будто наугад.

– Холодно! – пытаясь увернуться от него, жаловалась она.

Он ничего не говорил.

Наконец откинулся на спинку кресла, вынул наушники и повернулся к компьютеру. Приехали, подумал я, изготовившись встать и улизнуть за дверь.

– Я намерен направить вас в кардиологическое отделение клиники Северного Сомерсета, – сказал он.

Остановившись, я сел на стул рядом с Ханной. Она переползла ко мне на колени.

– Зачем? Что случилось? – спросил я.

– В вашей семье встречались заболевания сердца?

Громко тикали настенные часы. Аромат растворимого кофе перебивал запах лекарств. Я не совсем понимал, о чем меня спрашивали.

– Не думаю. В точности не знаю. А что?

Он принялся набивать текст:

– У девочки шумы в сердце. Обычно в этом нет ничего страшного, но я хочу, чтобы ее проверили. На всякий случай.

– На случай чего?

У Ханны закончилось терпение, и она заерзала у меня на коленях.

– Ну, как я уже сказал, вероятно, все в порядке. Не хотелось бы на этом этапе ставить какой-либо диагноз. В течение двух недель вы получите письмо с назначением на прием.

Я позволил Ханне слезть с моих колен. Она подбежала к двери, потянув ручку тонкими пальчиками. Я медленно поднялся, не решаясь от смущения и страха спрашивать что-то еще. Я услышал, как врач повернулся в нашу сторону, и взглянул на него с растущей тревогой.

– До свидания, мистер Роуз, – только и сказал он.

Но выражение лица, звук голоса – никогда прежде я столь явственно не ощущал его сочувствия. Раньше он никогда не говорил мне «до свидания».

Мы вышли, я держал Ханну за крошечную ладошку. И тут я ощутил на себе страшное бремя, словно меня вдруг завернули в тяжелый черный плащ.

Только через несколько мгновений я осознал, что это был ужас.