Игорь Ефимов - Зрелища

Лариса Петровна, утонув головой в подушке, не отрывала от него растроганного и умиленного взгляда и только вставляла:

— Я не начну… Да… Конечно, это я сама… Я понимаю… Но было так страшно. Без вас… я не смогу теперь без всех вас… Вот, уже почти не болит…

Казалось, вся сладость, собранная на тумбочке, каким-то тайным способом пропитала ее голос и выражение лица, и такие же сладкие слезы готовились пролиться через края век.

— Вот, посмотрите на Сережу, — продолжал Салевич. — Ведь он не просто молчит, он казнит меня молчанием. Казни, казни! А спрашивается — за что? Нет, не только за вас, еще за тысячу вещей он считает меня виноватым. У него там, наверное, записи ведутся, непредъявленные счета ко мне, огромная пачка. И сейчас, пока я говорю, там новые добавляются — когда-нибудь он все выложит. Представляю, как он начнет: «Я ухожу, и на прощанье скажу вам всю 1правду!» Ох, уж эта мне их правда! Вот вы, например, говорите, что жить не можете без театра, а он спит и видит, как бы удрать. Я ухожу, скажет он не без гордости, потому что мне… потому что мне надоело. Вы не посвящаете меня в свои темные дела, а у меня гордость, и я не хочу. Но, милый мой, как же я могу тебя посвятить, пока ты такой гордый, пока ты такой прыткий. Ведь ты со своей гордостью и прытью удрал бы в любой момент, а что будет со мной? С темными моими делишками? Ведь ты, пожалуй, захочешь темноту с них разогнать, покровы сорвать — разве нет? Ведь вы любите покровы срывать. А мне уже мало осталось, мне все сызнова не начать, времени не хватит. Нет, ты сначала посвяти себя мне, растворись и исчезни, так, чтоб жизни другой тебе не осталось — тогда и поговорим. И мало того, что он сам себе насочиняет — и другие тут как тут, спасители, открыватели глаз. Кто? А хоть Всеволод наш. Увольняйся, говорит, пока не поздно, беги отсюда, погибнешь, караул, затащили. Используют и выбросят. Ну не так, так похоже. А знаешь ли ты, отчего он старается? Ведь я тебя на его место принял. Не знал? Он до тебя помощником работал, да не надолго его хватило, а теперь ему, видишь ли, обидно, ходит, всем глаза раскрывает. Будто кто-то виноват, что в нем запала не хватило. Ну, и много он тебе раскрыл? Хочешь, я тебе в десять раз больше раскрою, а? Грубо и не лицемеря? Да, я его высосал. Да, для этого и нанимал, ну?! И тебя точно для того же, и тебя когда-нибудь высосу, все, чего во мне нет, а нужно позарез. Высосу и выброшу — да, да. И хочешь, я тебе больше скажу? Что до этого ты никуда не уйдешь, сам не уйдешь, потому что не на что вам себя тратить, нет в вас наглости самим захотеть. Ну, понял теперь? Раскрыл глаза? Да что ты все апельсины мучаешь, дай их сюда. Принес больной, а потом унесешь, как лунатик, это на тебя похоже. Держите!

Он вырвал у Сережи кулек и высыпал его на кровать.

Апельсины раскатились по одеялу, и Лариса Петровна, ловя их здоровой рукой и всхлипывая, смогла только произнести совершенно уже сиропным голосом:

— Нет, Сережа не уйдет… Поверьте, вы его не знаете, — и тотчас расплакалась.

— Ах, как вы меня обрадовали! — воскликнул Салевич. — Не уйдет. Что я, без вас не знаю, что он не уйдет? Да разве меня это мучает? Лучше скажите, зачем я все это говорю перед ним? Вы помните, чтоб я когда-нибудь столько говорил? Вот он молчит, только губу дергает с презрением, а я ему говорю, и не могу остановиться, и дальше буду говорить, когда мы выйдем отсюда, и набрасываться на него буду, и оправдываться перед ним, и оскорблять его, и тут же каяться — вот это-то к чему? Он все допытывался раньше — зачем да для чего я его звал. Как женщина, честное слово — «я вижу, что ты меня любишь, теперь расскажи, за что». Да, может, для этого и зазвал, чтоб вот так перед тобой выкладываться — думаешь, я сам знаю, зачем?

— Вы очень кричите здесь» — сказал Сережа. — Нам лучше уйти.

Салевич оглянулся, увидел уставленные на них из глубины кроватей глаза, увидел адское сооружение из труб и тросов и задранную ногу на нем — это немного охладило его, он встал и задернул молнию на своей курточке.

— Действительно, как-то мы неуместно разошлись. Надо уходить. Пора.

Лариса Петровна скатила с живота апельсины и хотела приподняться, но он удержал ее.

— Лежите, лежите, мы и без того вас издергали. Хватит. Мы уходим и… и ждем вас. Сколько понадобится.

— Я зайду послезавтра, — сказал, вставая, Сережа. — Что вам принести? Книги, учебники? Я достану.

— Ничего, — сказала Лариса Петровна. — Мне сейчас ничего не надо. Правда. Мне сейчас очень хорошо.