Игорь Ефимов - Зрелища

Теперь у них оставалось только несколько бестелефонных адресов, которые нужно было объехать для очистки совести, прежде чем идти назад в больницу или на вокзал, так говорила Лариса Петровна, вошедшая, кажется, во вкус страданий. Они составили из этих последних адресов наивыгоднейший маршрут и, заметив издали огни нужного трамвая, пошли на остановку.

Первого адреса они попросту не нашли. Отыскались только улица и дом, квартира же как сквозь землю провалилась, и пока они бродили с лестницы на лестницу, звонили невпопад в чужие звонки и сквозь брань и попреки из-за закрытых дверей пытались все же выспросить дорогу, они сразу так устали и промерзли, что едва набрались решимости двинуться дальше. Во втором месте им открыла женщина с заплаканным лицом, Лариса Петровна ушла с ней в квартиру и через пятнадцать минут вышла назад, тоже заплаканная, и, ни слова не говоря, пошла вниз. Сережа не стал ее расспрашивать, только придержал в дверях и застегнул забытую пуговицу на пальто. Было еще несколько мест, где он просто оставался внизу с чемоданами, а она одна поднималась наверх и потом спускалась, бормоча под нос что-то горькое и презрительное. Под конец они оба так прониклись собственной заброшенностью и обидой, что когда им открыли двери последнего адреса и оба на мгновение оглохли от света и музыки, когда высыпали в прихожую веселые и подвыпившие, в расстегнутых рубашках, готовые все отдать и всем поделиться, они тотчас повернули и, ни о чем не попросив, пошли прочь, оскорбленные до глубины души этим весельем.

— Ну все, — сказала внизу Лариса Петровна. — Значит, судьба.

— Чего? — не понял Сережа.

— Да-да, не смотрите так. Другого-то ничего не осталось. Ну-ка, придержите здесь.

И, пролистав с его помощью записную книжку, она открыла ее на букве «Т» — Тимофеев Герман.

«Нет! Не надо! Прошу вас!» — Он не выкрикнул этого вслух только потому, что кто-то спускался мимо них по лестнице. Он засуетился, выдернул у нее книжку, уронил, бросился поднимать. Герман Тимофеев — ну, конечно, как он мог забьггь. Это имя точно острой иглой проткнуло его несбыточные надежды, и он в порыве отчаяния, цепляясь бессмысленными словами то за одно, то за другое, забормотал, что да, конечно, там ее наверняка примут, как они забыли, но это неудобно, то есть удобно, но не всегда, к нему ходят из школы, хотя это тоже, конечно, ерунда, ханжество, что и говорить, но вот здесь, совсем недалеко, есть еще один адрес, если б она согласилась, он ни за что не ручается, но вдруг выйдет, они уже столько изъездили, так еще один, ну, пожалуйста, это недалеко…

— Но я ужасно хочу спать, — сказала Лариса Петровна.

— Лишняя кровать-то там есть, это точно, — продолжал бормотать Сережа, — я уверен, что они согласятся, милейшие люди, грубоваты, но без злобы, и это же ненадолго, можно потерпеть, а завтра все обдумать и решить, чего-нибудь приищем, сейчас столько строят, не может быть, чтобы ничего не нашлось, я вам помогу, и главное, это совсем рядом, две остановки, на любом трамвае, не нужно даже ждать, очень удобно…

— Ох, как я хочу спать, — повторила Лариса Петровна.

Она не жаловалась, не взывала к состраданию, просто сообщала факт. С покорным засыпающим выражением на лице она пошла за Сережей и чемоданами, заботясь лишь о том, чтобы снег не залетал ей на забинтованный гипс. В трамвае ее и вовсе разморило, и вот такую, сонную и спотыкающуюся, он ввел ее в бывший ненастоящий дворец, в свою бездонную квартиру.

Он боялся, что она сразу все поймет и упрется, если он достанет ключ, и поэтому позвонил. На его счастье, открыл Троеверов. Они улыбнулись друг другу, Троеверов притопнул ногой, изобразив, должно быть, предельное изумление, и ушел, ни слова не сказав. Хуже было в коридорах. Несколько дверей разом приоткрылись, кто-то хихикнул, в ванной перестала литься вода. Сережа нажал плечом выключатель. Лариса Петровна зажмурилась и взяла его за рукав. Так, держась друг за друга, стукаясь чемоданами об углы, они миновали все опасные места — им просто повезло, что ни один проход в тот вечер не был заколочен.

Должно быть, увидав их, Мама Андреевна представила себе первым делом что-то ужасное и преступное — перевязанная рука, пошатывающаяся женщина, ее Сережа, — она вскрикнула и отпрыгнула за низко висящий абажур. Но там, за абажуром, ей стало еще страшнее от яркого света и неизвестности, и она сразу же выбежала назад, прижимая пальцы к груди, готовая то ли позвать на помощь, то ли запеть.