Фоззі - Сопровождающие лица

Когда Цыпе с утра было херовато, он интересовался у Девы Марии с перспективным младенцем на руках, зачем мироздание придумано так нелепо и нельзя ли было обойтись без бодунов в наш век просвещения. Но сегодня все вопросы следовало адресовать себе – если ты решил жить по-новому, бросить курить, найти новую работу, то по всем канонам от этого должно стать радостно, ведь это путь просветления, так всегда бывало в кино: все герои, ставшие на путь исправления, обязательно испытывали явное и небывалое воодушевление. Цыпа еще раз тщательно прорентгенил себя в поисках признаков облегчения души, снова ничего не обнаружил, вздохнул, как грустная собака, которая забыла, что недавно ела, и пошел облегчаться. Не душой, так телом.

Накануне, в самом конце базара, дотошный аудит в лице хмурой бухгалтерши тети Лиды и безымянного плечистого пацанчика на подтанцовке выявил прокурку Цыпой месячного жалования. Так как он торговал сигаретами, то их же и курил, а так как Цыпа был о себе высокого мнения, то потреблял в основном красное «Море» [1], цена пачки которого колебалась в пределах трети-половины маминой пенсии. И курил много, делать-то все равно особо было нечего.

Раньше как-то удавалось этот момент запетлять, но в этот раз базарная бухгалтерша взялась за Цыпу крепко. Двадцать минут сверяла накладные с продажными листами, считала блоки, пачки, сигареты поштучно, пересчитывала еще раз, шумно вздыхала и каждый выдох не сулил ничегошеньки хорошего.

– Дима, да ты припух тут, я вижу, – устало скривилась тетя Лида и, повернувшись к охраннику, замахала пачкой накладных у лица, будто жарко ей уже в апреле. – Скажи Рыжему, барыги совсем нюх потеряли!

Резко представив, как парочка таких же плечистых включает мамин утюг в розетку, Цыпа моментально объявил, что все это в прошлом, что он бросил курить и теперь товар на лотке будет в целости и сохранности. Что он просто взял сигаретами свою зарплату, уже раскаивается и больше не будет.

Цыпа скорчил самую виноватую рожу, какую только можно, но аудит не велся. И тогда он предложил оштрафовать его на недельную зарплату. «На две», – сказал плечистый парень и тронулся дальше по ряду, а бухгалтерша продолжала что-то говорить, семеня сзади и размахивая пачкой бумаг. Стало ясно, что в аудиторской паре за старшего был именно он.

Сосед Филиппыч, который торговал элитным алкоголем типа «Амаретто» [2]и по этой причине был тщательно просчитан первым, проводил их взглядом. «Легко отделался, – улыбнулся он в седые усы и пихнул Цыпу локтем: – Покурим?»

Цыпа рассерженно отмахнулся, он только что расстался с жалованием за шесть недель, и такая суровая ситуация требовала резкого вмешательства. И он вмешался. О да. Тут же. В смеси участвовали: стопарик водки с Филиппычем сразу, полстакашки самогона под подъездом с Костей-Карликом [3], косяк на двоих с ним же, папашин портвешок в пределах ста пятидесяти граммов, половинка джина-тоника, потом термоядерная «Оболонь» и еще один, финальный, полтишок самогошки. В результате дешево и сердито Цыпа дошел до крайнего состояния, в котором пришлось пообещать себе измениться, буквально с утра. Нужно бросать курить, а еще лучше – найти себе новую работу.

Докурив последнюю сигарету из украденной у себя же утром пачки, Цыпа выбросил бычок, закричал на весь двор: «Последний!» – и добавил, чтобы загнать себя в угол обещанием: «Отвечаю!»

На кухне Цыпа мужественно избежал глазами банку растворимого кофе (связка кофе – сигарета представлялась ему незыблемой, так что пить кофе он тоже, по-видимому, бросил), заварил щепотку каких-то мутных остатков чая и грустно уставился в окно. Светало, пора было идти на базар, распаковываться, но мотивация отсутствовала как таковая: новая жизнь пока начиналась так же грустно, как и старая.

Цыпа попробовал поотжиматься на бицепс спиной к кухонному диванчику, но на скрип явился папаша и прогнал сыночка с крошечной кухни, где даже в моменты семейного воодушевления двум людям было не развернуться. Цыпердюк-старший явно намеревался заварить кофе и закурить, так что младший даже рад был ретироваться подальше от привычных утренних соблазнов.

Батя к моменту краеугольных изменений в окружающей действительности наработал на раннюю пенсию и все собирался оформить еще одну в Севастополе, под второй паспорт. Прошло года три, как он бросил таксовать и окончательно устранился от действительности, сосредоточившись на политике. Покуривая «Ватру» и попивая дешевые чернила, отец поочередно следил за событиями то в Москве, то в Киеве, клял последними словами то Раду, то Совет, оккупировав телевизор с радиоприемником.