Вильям Козлов - Карусель

— Может, стоит кормушку прикрыть? — заметил я. — Я об этом давно уже думаю...

— Многие думают, да кто же прикроет-то? Не привыкли мы жить без начальников, хотя они нужны нам, как собаке пятая нога! Как-то несподручно. А ты бы пошел в начальники?

— Я? Нет.

— И я не пошел бы, а желающих — пропасть! Власть, она, Андрюша, тоже сладкая штука! Мне Кремний Бородулин откровенно говорил, что каждому устроит загранпоездку за государственный счет, если его выберут секретарем Союза.

— И выбрали?

— Выбрали... — улыбнулся Георгий Сидорович. — Не знаю, как насчет других, а сам стал по четыре раза в год кататься за рубеж с делегациями и просто так... в командировки! Даже недавно в Америке был.

— Дорогие товарищи, — певуче начал очередной оратор. — Революционные события, происходящие в нашей стране, всенародная перестройка, человеческий фактор — все это требует и от нас, писателей, максимума творческих усилий, чтобы не оказаться в хвосте прогресса...

— Поехала смазанная телега... — негромко кто-то произнес сзади. — Сейчас всех тех перечислит, как перестроившихся, кто столько лет душил советскую литературу...

И впрямь, в числе тех, кто якобы первыми осознали грядущие перемены и перестроились, оратор назвал пока все еще сидящих в своих кабинетах литературных чиновников.

— ...Да, я хвалил Брежнева, Черненко, Гришина, каюсь, но хвалили и другие. Такое время было... Хвалить-то я хвалил, а в своих книгах нет-нет и подпускал шпильку существующему строю...

— Щекотал у советской власти под мышкой! — усмехнулся Георгий. — Ишь, куда, негодяй, поворачивает. Лучше рассказал бы, сколько романов написал, где секретари обкомов — родные отцы — народ в провинции губили.

— А этот твой тезка, — кивнул я на сидящего в президиуме секретаря, — каждому новому правителю оду сочинил! А когда звезду вручали, щечкой о плечо Ильича потерся и слезы уронил от умиления... Да как им не стыдно лезть в президиум! И ведь не выбирали их, откуда-то из-за кулис выходят и рассаживаются.

Лица икроедов розовые, а глаза пустые, как и их дешевые слова.

— Я, пожалуй, пойду, — поднялся я со своего места. — Чего-то, Гоша, на свежий воздух потянуло...

Монастырский объявил, что слово предоставляется поэту, которого называли «Жестяными ушами», приготовиться ленинградцу Осипу Марковичу Осинскому.

— Это ты верно заметил, здесь дышать нечем, — уже в дверях догнал меня Горохов.

Вслед за нами потянулись из зала еще несколько человек. По дороге в гостиницу Георгий Сидорович снова сетовал на то, что жизнь для него стала очень трудной: нигде не печатают, в Москве тоже пока против нашей групповщины защиты не найти, слушают, сочувственно кивают, но как услышат фамилию Осинского, так руками разводят, мол, чего на него жалуетесь? Он ваш секретарь Союза писателей, видный драматург, общественный деятель, часто выступает в печати...

И в голосе Горохова было столько грусти и безнадежности, что я для себя решил: нынче же потолкую с Сергеем Александровичем Воронько — наши номера в «России» рядом, — как помочь хорошему прозаику...

Не знал я тогда, в Москве, что это последняя наша встреча с Георгием Сидоровичем...

Ветер завывал в крестах и надгробиях, совсем не летний дождь облепил лицо, с деревьев срывались тяжелые капли и щелкали по крышке гроба. Продолговатая яма казалась безобразной раной на зеленой травянистой земле с рядами ухоженных могил. Где-то в ветвях березы каркала ворона. Невысокий, плотного телосложения поэт — затейник Суков произнес проникновенную речь о «трагически и безвременно покинувшем нас» Георгии Сидоровиче Горохове, первым бросил горсть глинистой земли. Она дробно застучала о крышку крашеного гроба. На рукаве у него черная повязка с бахромой. Удивительно, что по натуре веселый, не лишенный юмора Суков присутствовал на всех писательских похоронах и первым произносил заупокойное слово. Полное, с темно-серыми глазами лицо его принимало скорбное выражение, в нужных местах голос дрожал, голова с редкими пегими волосами низко опускалась, отчего становилась заметной небольшая розовая лысина. И вообще, вся его коренастая с животиком невысокая фигура выражала искреннее соболезнование. Однако на поминках, вспомнив смешной случай, происшедший с покойным, ему ничего не стоило соседу на ухо отпустить соленую шутку. Суков выполнял какую-то должность в Союзе писателей, в круг его обязанностей входили и проводы в последний путь умерших писателей. Все уже привыкли к тому, что без него не бывает похорон, поэтому, когда гроб стоял на постаменте — будь то в зале на Воинова, 18 или на кладбище — взоры присутствующих невольно обращались к Сукову, и он не подводил: солидно откашлявшись, придав лицу соответствующее выражение, как по писаному открывал панихиду. Выступали и другие, но запевалой в этом печальном обряде всегда был поэт-затейник Суков.