Юргис Кунчинас - Менестрели в пальто макси

Прошло немало лет. Жизнь Валентинаса Плискуса более или менее наладилась, если можно так выразиться. Трудился он в Министерстве финансов. Не беда, что самым ничтожным из служащих, не беда, что Мика с волосами цвета соломы называет его Пискусом. У Валентинаса Плискуса есть жена, трехкомнатная кооперативная квартира, двое деток, «жопарожец», казенная служба и тщательно скрываемая некрасивая любовница. Глухонемая, разводит цветы. Чем-то смахивает на Рыжую. Ну и что! Женка сердитая, вечно не в духе, Плискуса называет не иначе как «нищим», сама ходит в драных чулках и даже детям не покупает мяса. А уж дети-то! Жадненькие, неприветливые и уже хитрят. Плискус делает вид, будто ничего не видит и не слышит. До пенсии ему еще четырнадцать лет. Многовато!

Надо же, Турок объявился! Валентинас Плискус широким шагом сходит вниз. Предстоящая встреча, разумеется, его ничуть не радует. Он знает одно - скрываться бесполезно.

Турок, он самый! Здоровкается, рот до ушей, сияют металлические фиксы. В шевелюре серебрятся одинокие седые волоски, но в целом по-прежнему вороново крыло. Интересно, у настоящих турков тоже так?

Они ныряют в «жопарожец», по пути болтают о пустяках, натянуто смеются, но Плискус чует, что добром все не кончится. Нет, бояться ему нечего, но Плискус ставит машину в металлический гаражик и просит соседа подбросить их до какого-нибудь кафе. За деньги, само собой, за деньги.

— Никаких кафе! - скалится омерзительный Турок. Определенно задумал какую-то пакость. -Я сам тебя отвезу.

Что ж, подумал Плискус, не все ли равно. Ведь не отвяжется. Лучше сразу согласиться на все, перетерпеть один вечер. Но только один! Один и точка. А они все едут да едут, уже и хибарки пригорода стали пореже, где-то неподалеку слышен рев самолетов - не то взлетают, не то идут на посадку. Не то просто гудят в вышине.

- Видать, тут их гнезда близко, - похохатывает Турок. У него все еще держится дзукский акцент. Похоже, уже успел приложиться. Самолетный рев остается позади, кругом одинокие, вросшие в землю избушки. Сосед отказывается ехать по раскисшей дороге.

Около получаса они бредут по вязкой грязи. Наконец вваливаются в покосившуюся избенку. Садятся. Турок с размаху ставит на стол бутылку и отчего-то лукаво подмигивает. Опрокидывают по стопке, по другой, и вот - из-за пестрой ситцевой занавески, отделяющей кухню от горницы, появляется непричесанная, в одной рубахе женщина. Она подходит к столу, неловко запрокидывает стакан и выпивает. Потом устремляет водянистые глаза в упор на Плискуса, тот таращится: кто такая? Что за ведьма кудлатая? Ну-ка, ну-ка... Это же Рыжая! Она самая - вот он, шрам на щеке. Плискус вспыхивает от радости, но тотчас же заливается краской смущения. Не верит своим глазам. Уже осоловевший, ощупывает ее замызганное платье, а потом и вздыбленную грудь. Рыжая, она самая! Его первая женщина, первая живая любовь. Оба стоят и улыбаются. Даже Турок расчувствовался от собственной доброты. Не кто иной, как он, устроил эту встречу. Без всякого умысла и коварства улыбается Турок, неужели и он стареет? Ишь ты, чего доброго, слезу пустит. Но он только наливает себе, выпивает и потом закуривает. Смиренно чокается с Рыжей и Плискусом.

- Ишь, парочка - графин да чарочка! - радостно гогочет Турок, подталкивая их к пестро-ситцевому пологу. - Как пить дать!

Турок еще что-то выкрикивает, но Плискус, дрожа от вожделения, уже комкает одежду. Рыжая сама снимает свой универсальный наряд - рубаху-пальто. Ого, какая! Разбухшая, рыхлая, вот синяк, кровоподтек под грудью, по-прежнему конопатая, но конопатины расползлись, каждая с березовый лист, — все это не беда. Ишь, как наяривают на железной койке, застланной какой-то байкой. Они так блаженствуют, что Турка завидки берут.

- Хватит вам, бесстыдники! - кричит он, но они спаялись, как лягушки по весне, ничего, кроме собственного курканья, не слышат.

Закусив металлическими зубами сигарету, со стаканом в руке Турок отводит полог и какое-то время одобрительно кивает головой, отбивая такт каблуком сапога. О нет, он им вовсе не мешает. Плискус с Рыжей колышутся, изгибаются, вскидываются и опадают, бормочут гадкие слова - те еще больше распаляют увядающие обожаемые тела. Верно: Турок успел шепнуть - Рыжая тоже недавно «откинулась» из женской тюрьмы. Такие и там умеют сохраниться.

Турку надоело смотреть на этот затяжной любовный танец.

- Ну вас, кончайте! - орет он. - Я тоже человек.

Турок делает шаг вперед, расстегивает брюки.