Эмили Гиффин - Прежде всего любовь

Я так удивлена этой прямой просьбой, что неохотно киваю:

– Хорошо, – но на самом деле я в ужасе.

Еще через пару часов, несмотря на мои многочисленные попытки предложить что-нибудь другое, мы с Ноланом и Харпер останавливаемся на парковке у Арлингтонского мемориального парка. Три дверцы открываются, потом поспешно закрываются, и эхо отдается в тишине живописного кладбища. У меня перехватывает желудок, и я готовлюсь к наплыву воспоминаний о 26 декабря 2001 года, дне, когда я была тут в последний раз. От них никуда не деться. Ледяной холод. Каблуки тонут в мокрой земле. Зияет могила, вырытая в красной глине. Одинокая синешейка смотрит с голого дерева на гроб моего брата.

Мы молча гуськом подходим к могиле. Нолан идет первым, за ним Харпер с букетиком. У меня, вообще-то, топографический кретинизм, но это место я найду без всяких проблем. Красивый старый дуб – отличная примета. Имя брата тут же бросается мне в глаза. Могильный камень наполовину скрыт тенью. На него упало несколько листьев, которые Нолан поднимает и сует в карман. Я неуклюже отступаю в сторону – понятия не имею о кладбищенском этикете, но уверена, что стоять прямо над могилой невежливо.

Солнце весь день то выходило из-за облаков, то снова пряталось, но теперь пасмурно и довольно прохладно. Я ежусь и доверху застегиваю флиску, ненадолго сую руки под мышки, а потом все-таки смотрю на могилу брата. На плоском сером куске гранита написано его полное имя, дата рождения и дата аварии. Под ними изображен крест и слова, которые мама сочинила, сидя в кухне вместе с папой и пастором Симмонсом: «Любимый сын, брат и друг».

Я тогда подумала, что это слишком простая эпитафия. Что слишком многое упущено – внук, племянник, кузен, бойфренд. Я была готова сказать об этом – у меня началось что-то вроде посттравматического синдрома Туретта, – но все же я сдержалась и поднялась в свою комнату, где и просидела почти до самых похорон.

А теперь Нолан тихо и спокойно говорит:

– Харпер, солнышко, положи цветочки сюда.

Со страшно торжественным видом – как ребенок, играющий в кино в сцене похорон, – она кивает и становится на колени. Медленно опускает букет на землю. В букете розы и гвоздики, он куплен в «Пабликс» и выглядит слишком дешевым и ярким. Зеленая целлофановая обертка, перехваченная резинкой, погоды не делает. Если бы Мередит была с нами, все было бы по-другому. Цветы бы купили у модного флориста, а Харпер была бы в платье, а не в грязной футболке.

А главное, меня бы тут не было. Вынести груз ее ожиданий я не способна.

– Молодец, солнышко, – шепчет Нолан и встает на колени рядом с ней. Поправляет цветы. – Хочешь помолиться?

Харпер, явно приученная к такому, складывает ладони, зажмуривается и говорит:

– Господи, благослови дядю Дэниела.

– Господи, благослови дядю Дэниела, – повторяет Нолан.

Хотя я часто представляю себе детей своего брата, я никогда не рассматривала его смерть с точки зрения племянницы. Откладываю эту идею в длинный список вещей, о которых я погрущу как-нибудь потом. Прямо сейчас мне нужно оставаться спокойной.

Нолан произносит «Отче наш», молитву, которая кажется мне очень формальной или по крайней мере старомодной. Я понимаю, что должна молиться вместе с ним, но не делаю этого. Я даже не закрываю глаз, в отличие от Харпер, которая не открывает их до финального «аминь». Затем она тоже старательно выдыхает странное слово.

Потом оба встают и Харпер убегает, снова превратившись в беззаботного ребенка. Нолан быстро, но крепко меня обнимает.

– Ты в порядке?

Тут я понимаю, что уже довольно давно не дышу. Выдыхаю и говорю, что все в норме.

– Когда ты тут была в последний раз? – интересно, он знает правду?

Волосы лезут в глаза. Я заправляю их за ухо и признаюсь:

– Никогда.

– Никогда?

– Никогда после его похорон, – мне стыдно.

– Да? – он приоткрывает рот.

– Ты думаешь, что это ужасно?

– Нет, – он мотает головой, но я не уверена, что могу ему поверить.

– Я просто не думаю, что он здесь. Под землей.

Именно так я всегда оправдываюсь за то, что не бываю на могиле брата. Перед собой, мамой и сестрой. Нолан очень добр, он кивает и говорит, что понимает меня.

Я смотрю в небо и щурюсь:

– Мне нравится думать, что он там.

Он снова кивает.

– Я знаю, о чем ты… Но здесь я сильнее ощущаю его присутствие. Говорят, что часть души навсегда остается в могиле.

Я прислушиваюсь к тишине и вдруг понимаю, что тут совсем не тихо. Шелестят на ветру листья. Где-то лают собаки. Кто-то заводит двигатель. Нолан смотрит на меня, и я понимаю, что он ждет ответа.