Леонид Свердлов - Воля богов!

— Видишь, Сашок, как тебя все любят, — умилился Гермес. — Мне Аид говорил, что почти всё население преисподней только и мечтает, чтобы ты поскорее к ним присоединился, так что тебя ждёт тёплый приём.

Харон поднял весло, чтобы оттолкнуться от берега, но Гермес его задержал.

— Слушай, Саня, — сказал он. — На том берегу ты забудешь всё, что было…

— Неужели всё? — перебил его Парис.

— Или почти всё. Так считается — сам я там не был, и не очень хочется. Так вот, пока ещё ты всё помнишь, скажи мне напоследок как есть: почему всё-таки ты выбрал из трёх богинь Афродиту, а не Геру или Афину? Ведь их предложения и их покровительство были куда как надёжнее и практичнее.

Взгляд Париса посветлел, хоть и остался печальным:

— Вы ведь всё равно не поверите.

— Скажи правду — поверю.

Парис немного помолчал, опустив глаза, а потом вздохнул и ответил:

— Из всех трёх Афродита была самая красивая.

— Только поэтому?

Парис кивнул.

Харон оттолкнул лодку от берега и поплыл туда, откуда почти никто из смертных не вернулся. Гермес смотрел ему вслед, пока не убедился, что Парис успешно вышел на другой стороне. Его спутник уже скрылся из виду, а посланник богов всё не уходил, вглядываясь во тьму того берега Стикса. Он думал над ответом Париса. Гермес знал, что это была правда, но почему-то смысл сказанного никак не укладывался у него в голове. «Всё равно никто никогда не поверит, что Парис решил так не из-за Елены», — подумал, наконец, Гермес и, развернувшись, пошёл прочь.

«Никогда нам не понять этих смертных», — мысленно подытожил он.

А у смертного одра Париса в это время остались только его вдова Елена и брат Деифоб. Эней вышел, чтобы сообщить родителям погибшего ужасную весть.

Деифоб посмотрел на Елену. Её умные зелёные глаза глядели прямо и нагло. Она улыбалась то ли со злостью, то ли с сарказмом. Этот взгляд привёл Деифоба в бешенство.

— Сука! — зарычал он и, схватив со стола нож, замахнулся на Елену.

Та нисколько не испугалась. Теперь в Трое, где все её ненавидели, у неё не осталось больше защитников, но она не выглядела растерянной — осклабившись, она прямо и насмешливо смотрела на пылающего гневом Деифоба.

— Сука! — снова завопил тот и резким движением сорвал с неё платье.

Елена расхохоталась.

После бурных событий начала девятого года осады Трои всё постепенно вернулось к прежнему положению. Троянцы укрылись за неприступными стенами города, к ним постоянно подходили новые подкрепления со всех концов мира, а поредевшее войско греков сидело в своём лагере. Никто ни на кого не нападал, и было непонятно, кто кого осаждает.

Смерть Париса, на которую многие рассчитывали, надеясь, что она принесёт, наконец, долгожданный мир, ничего не изменила: Елена вышла замуж за его брата Деифоба, и война продолжилась.

Ни сын Ахилла, ни лук и стрелы Геракла, на которые греки возлагали столько надежд, не принесли желаемого перелома в ходе войны. Оказалось, что когда войско осаждает город, а численное преимущество при этом явно на стороне осаждаемых, не помогает ни присутствие известных героев, ни наличие чудесного оружия — неприступные стены города, мужество и многочисленность его защитников сводили на нет все надежды греков.

Агамемнон очень изменился. Его всё реже можно было видеть разгневанным или даже просто строгим. Он не кричал и не ругался на подчинённых. Агамемнон ходил по лагерю с отрешённым выражением лица, говорил спокойно, всем улыбался. Казалось, даже Калхант, который на всякий случай предпочитал избегать встреч с командиром, его уже не раздражал. Если их пути вдруг пересекались, Агамемнон приветливо кивал жрецу и вежливо спрашивал о здоровье и настроении. Общие и штабные собрания он созывал редко и говорил на них мало, предпочитая слушать других.

Однажды, открывая собрание, он сказал:

— Хочу вам напомнить, друзья мои, одну давнюю историю: когда-то мы приносили жертвы богам и видели, как змея влезла на дерево и сожрала восемь птенцов и птичку. Почтенный Калхант заключил из этого, что мы победим через девять лет. Сегодня девять лет истекли, а мы не победили. Даю слово Калханту для объяснения этого странного факта.

Калхант неохотно принял ораторский жезл, осмотрелся, оценивая пути к отступлению на случай внезапной вспышки гнева у командира, и с профессиональной важностью заговорил:

— Ты, Атреич, одно забываешь: ты сам только что сказал о восьми птенцах, птичке и змее — итого десять, а вовсе не девять.