Игорь Григорьян - Иллюзия

Артак вдохнул полные легкие воздуха, и выдыхая, огнем запаял зияющую чернотой дыру.

— Так надо, — акула вздохнула, — Время, попавшее в чувственное измерение, разрушит его.

— Разрушит ненависть и боль, гнев и привязанность? Злость, чувство мести? Разрушит отвращение? Все что было в этом озере?

— Да. И их тоже. И без них, как и без всего остального, Мир станет неполным.

Огонь из пасти дракона растопил донный камень. Скала плавилась и горячая лава текла вглубь трубы, застывая на ее стенках. Спустя минуту или две все было в прошлом. На месте отверстия слои еще расплавленной лавы, остывая, образовали причудливую застывшую фигуру.

— Значит мои темные чувства и переживания, мое темное чувственное озеро, поглотило само Время?

— Конечно.

Я молча смотрел на Агафью Тихоновну, ожидая продолжения.

— Времени необходима Энергия, чтобы существовать, и оно берет ее из человеческих чувств, мыслей и слов.

— Только человеческих?

— Более ни один биологический вид на Земле не подпитывает эту иллюзию, поскольку не знает о существовании Времени, как такового. Та что только человек в состоянии прокормить Время.

— Я понимаю. Время перемалывает все что попадается на его пути. Оно питается им. И хорошим и плохим. Ничто не вечно в человеческой жизни.

— Да, — только и произнесла Агафья Тихоновна, — в человеческой жизни — да.

Мы сидели втроем на каменном выступе, наконец-то позволив себе передышку. Агафья Тихоновна, опершись на хвост и положив плавники на одну из скал, отдыхала с полузакрытыми глазами, Артак, спрыгнув с моей шеи, подставил брюхо солнечным, инфракрасным, а от этого еще более теплым потокам света, а я просто наблюдал за происходящим.

Есть не хотелось, пить не хотелось, дыхание отсутствовало. Ничего не изменилось в зонтичном мире сотни красных светил.

Сбросив со спины рюкзак с красками и достав несколько разноцветных бутылочек, я расставил их в известной последовательности, запомнившейся мне еще со школы, по фразе «каждый охотник желает знать где сидит фазан», начав с красного и закончив фиолетовым.

Краски отличались по температуре и консистенции. Красная была более теплой, оранжевая немного холоднее, потом желтая и все остальные цвета. Синий и фиолетовый завершали температурную палитру и были много холоднее моего тела. Они же были и наиболее густыми и тягучими.

Я открыл бутылочку с красным цветом, помнив о том что это наиболее распространенный краситель и засунул палец внутрь. Он погрузился в теплую и водянистую субстанцию, полностью скрывшись из вида. Достав палец, я рассмотрел его, понюхал и, не найдя ничего особенного или интересного, вытер краску об близлежащий камень.

Оглянувшись на моих спутников, я заметил что Агафья Тихоновна исподтишка наблюдает за мной, и Артак, продолжая нежиться в инфракрасном излучении, тоже время от времени с интересом посматривает в мою сторону.

Краска, оказавшись на камне, быстро затвердела и покрыла гранит твердым слоем красного. Подождав немного, я взял бутыль с оранжевой краской и проделал те же манипуляции. Оранжевый, не растворяя красный, покрыл его своим цветом, образуя нечто наподобие цветной ступеньки. Желтая ступенька, далее зеленая, голубая, синяя, и вот я уже держу в руках бутылочку фиолетовой краски, готовый нанести последний слой нарисованной радуги, и представляя себя пещерным человеком, впервые занимающимся наскальной живописью.

Мазок фиолетового сверху изменил мой рисунок до неузнаваемости. Краски, уже твердые и, казалось бы, полностью застывшие, вдруг начали пузыриться, смешиваться, бурлить. Еще мгновение и вспышка ослепительного Света полностью затмила сотню зонтичных солнц, заставив нас закрыть глаза. Волна тепла и какой-то Энергии прошла сквозь мое тело, однако нисколько не повредив и не нарушив его.

Немного погодя, как только смог, я приоткрыл один глаз, и еще не понимая, что натворил, осмотрелся. Артак и Агафья Тихоновна были рядом и тоже в изумлении оглядывались по сторонам. Вокруг, куда ни глянь, простирался гладкий и теплый грунт. То здесь то там пробивалась трава, которую освещали все те же сотни инфракрасных солнц. Дно моего озера, скалистое еще мгновение назад, с уступами и впадинами, с горными хребтами, огромными валунами и разбросанными то здесь то там камнями, превратилось в ровную и мягкую, словно недавно вспаханную землю. Взяв горсть земли, я поднес ее к лицу, помял в руках, и убедился что это был настоящий чернозем — благодарная и жирная почва. Внизу, прямо около моих ног рос подорожник, умело подставляя крупные листья падающему на него свету.