С трубами все решилось. В «загашнике» нашел Рякин припасенные на «черный день» метры. У Виктора Викторовича Гонина, который благодаря Рякину оказался просто Витей, даже вставной глаз потерял оптимистический блеск, когда Серебров положил на стол подписанный начальником наряд. Хотелось позлорадствовать, отомстить Вите Гонину за унижение.
— Где совесть? Блатники вы, а не работники. Вот ведь развелось племя. Паразитируют на несчастьях, улитки, печеночные сосальщики! — разошелся Серебров. — Государственное, а отдают, как свое кровное, тьфу!
— Не надо обижать, — успокаивая, по-христиански призывал Маркелов своего инженера к всепрощению. — Рука дающего не оскудеет. Не последний раз зашли мы сюда. Поругайся с ним, а он потом уморщит, ей-богу уморщит, недодаст.
Серебров поехал к отцу и матери. Вот и родной дом. Серебров увидел окна своей квартиры, и что-то стронулось в его груди. «Ох, старик, милый старик!» — подумал он об отце, увидев между рамами таблицу первенства страны по хоккею, портрет всемирно знаменитого Пеле и гирлянду зеленого перца. Это были отцовские «окна РОСТА». Иногда выставлял он бананы, чеснок. Вот, мол, обратите, внимание, очень полезный и питательный продукт.
Станислав Владиславович был оригинал. Несмотря на солидный вид и руководящее положение (главный врач больницы), он играл в духовом оркестре. Председатель облсовпрофа как-то пожурил его за то, что он, руководитель крупнейшей больницы, идет на праздничной демонстрации не во главе коллектива, а в хвосте оркестра, причем с барабаном на груди.
Станислав Владиславович взбрыкнул. Он сверкнул оскорбленно очками и сказал, что у него понятие о солидности вовсе иное. Может, бить в барабан — его хобби, может, золотая мечта детства. Профбог пилюлю проглотил: «Ну-ну, носите барабан».
И в эстрадном больничном оркестре Станислав Владиславович был всего лишь ударником. Он с удовольствием занимал свое место среди оркестрантов-любителей, плотоядно нависая над сверкающими тарелками и смахивающими на котлы барабанами.
В самый разгар вечера самодеятельности Станислав Владиславович не мог устоять перед просьбами зрителей и выходил под влюбленные ахи сестричек и врачей прорычать «Блоху».
Бывая в Бугрянске, Серебров много рассказывал отцу и матери о Маркелове, но побаивался приводить домой ложкарского председателя. Он знал, что мать не удержится и станет вздыхать: «Ох, как божественно играл Гарик на скрипке, как изумительно читал стихи, а оказался в деревне. Почему он такой неудачник?»
— Перестань, — не выдерживал Серебров таких охов. — Не могу же я всю жизнь тащить, как непрощенный грех, эту скрипку!
Отец таких разговоров не заводил, он доставал шахматную доску и расставлял фигуры.
— Кто кого: город или деревня, — говорил он, заводя руки с фигурами за спину для жеребьевки.
И сегодня сели они за шахматную доску, большой, лобастый, в роговых очках Станислав Владиславович и тонкий, подвижный сын.
От рассказов о Маркелове Гарька удержаться не мог.
— Такой хохмач, — выдвигая пешку, говорил он. — Вот при мне доярок наставлял на ум: «Девоньки, кормов нынче столько, что молоко не только из сосков, а из рогов должно бежать».
— Я знаю подобного человека, — проговорил Станислав Владиславович, хладнокровно забирая Гарькиного слона. — Осенью оперировал по поводу аппендицита директора кирпичного завода Краминова. Тоже, я тебе скажу, язычок! У него поговорка есть: «То втык, то втэк — и так весь век».
При упоминании о директоре кирпичного завода Серебров-младший насторожился. В нем вдруг пробудился хваткий маркеловский интерес: нужный человек! Это же кирпичный бог! И отец знает его!
— Ну а теперь ты в каких с ним отношениях? — без всякого сожаления продувая партию в шахматы, спросил вкрадчиво Гарька.
— С праздниками поздравляет, говорит — не надо ли кирпича, — удовлетворенно ставя сыну мат, ответил Станислав Владиславович.
Гарька истово пожал отцу руку.
— Восхищаюсь твоим гроссмейстерским даром, но мне, пап, очень важна другая игра. Нам бы кирпич не в третьем, а в первом квартале получить, — сказал он. — Ты понимаешь, вчера забили письмо в облплан, а на второй и третий квартал лимитов нет, нас отфутболили. Позвони ему, поговори, а?
Станислав Владиславович, откинувшись на спинку кресла, возмущенно сверкнул очками.
— Фу, каким языком говоришь ты, Гарольд? Какая-то смесь спорта и деляческого арго. У Маркелова-то ведь, наверное, язык русский, а у тебя черт знает что. Протекцию, значит, тебе составить?
Читать дальше