Владимир Ситников - Свадебный круг

Мела поземка. На дорогу языками выползали суметы. На открытом этом месте Гарьку плотно охватила и сковала смертельная стужа, но он вроде не чувствовал ее. Наконец возле него притормозил молоковоз, и закоченевший Гарька забрался в пахнущую бензином кабину.

Старый деревянный дом еще наполовину спал. Содрогнулись и загудели стены, когда он забарабанил в дверь. Надька, уже одетая в свой любимый полосатый свитер-самовяз, на этот раз не возмутилась, не назвала Гарьку шизиком. Увидев его, она вскрикнула словно бы от радости и удивления: «Ты!» — и, не дав растерянности захватить себя врасплох, пропела.

— Ой, Гарик, вернулся! Поздравь меня, я выхожу замуж.

Не думала ли она, что он обрадуется?

— За Макаева? — шагнув в комнату, спросил он зачем-то.

— Да, Виктор мне сделал предложение, и мы уже записались, — сказала она и показала кольцо. Кольцо было массивное.

— Первое звено в цепи, которой ты сковываешь себя, — съязвил Гарька. Ему хотелось быть суровым и холодным и сделать что-то мужественное, сильное. К примеру, гордо уйти, сотрясающе хлопнув дверью, но вместо этого Гарька прижал к груди руки и растерянно пролепетал:

— А как же я? Я-то как, Надя? Ведь я, — и вдруг у него потекли слезы. Презирая себя, он силился сдержаться, но от этого борения с самим собой начались всхлипы, он вдруг заревел. Заревел по-настоящему, глупо, некрасиво, как не ревел с самого детства. Он отвернулся к стене и, прикрываясь от Надьки рукой, плакал.

А Надька испугалась. Она теребила его за рукав пальто и бормотала:

— Ну, Гарик, ну, что ты?

Он, все еще стыдясь смотреть на нее, вытер глаза и ругнул себя:

— Ух, мямля! Ух, идиот! — и стукнул кулаком по спинке стула. Рука не чувствовала боли.

— Ну что ты, Гаричек, — растерянно бормотала Надька. — Ты успокойся. — Она усадила его на стул, прижала его голову к груди. — Ну, что ты, глупенький. Не плачь, а то и я зареву, — и она тоже всхлипнула.

Гарька почувствовал себя маленьким-маленьким, ни за что ни про что обиженным и побитым, но он вскочил. К черту все! Он схватил Надьку за плечи и жадно, безжалостно начал целовать в лицо, в губы, в волосы, в шею. Она, задыхаясь, уклонялась от этих злых поцелуев, а потом сама впилась в его губы своими губами, приникла к нему.

— Гаричек, Гаричек, — простонала она. Потом, тряхнув головой; проговорила уже потрезвевшим голосом: — Все, все, Гарик! Все и навсегда.

Гарька хлюпнул носом, утер рукавом пальто глаза и пошел к двери. Он и вправду понял, что все.

— Гарик, прости, — донеслось до него.

Он повернулся к Надьке, посмотрел на нее долгим презрительным взглядом.

— Эх, ты, — сказал он, а потом, сделав шаг к ней, взмолился: — Не выходи за него!

Надька вытянула руку, словно защищаясь.

— Все, Гарик, все. Вот кольцо.

— Плевать на кольцо! — крикнул он.

— Я люблю его, — нетвердо проговорила Надька.

— А я не верю. Зачем тогда ревешь?! — снова крикнул он.

— Мне тебя жалко, Гарик, — отозвалась она.

— Дура! — с презрением сказал он и, задевая плечом о стену, пошел на улицу. Было уже светло. Он не знал, как отомстить, как навредить Надьке и Макаеву. Надо, наверное, убить этого подлого типа. Потом он понял, что Макаева убивать не надо. Пусть самого Гарьку убьют где-нибудь. Тогда Надька поймет, что только Гарька был дорог ей.

Надька и Макаев набрались нахальства и прислали Гарьке напечатанное типографски зазвонистое приглашение на свадьбу. Гарька решил, что ему, прежде чем погибнуть, стоит прийти туда и за столом закатить речь против Макаева. Пусть все знают, какой он! Но Гарька никуда не пошел. В тот вечер он сидел дома и смотрел телевизор, но не видел, что делается на экране, потому что в голове у него был еще один экран. Гарька представлял, как Надька обмануто и одиноко сидит рядом с преуспевающим тузом Макаевым. Гости кричат «горько». Ему от этого крика становилось так тяжело, что хотелось кусать себе руки и выть.

Временами Гарьке казалось, что он умрет от обиды. Но, удивительно, он жил, отправлялся в положенное время в институт, даже защитил дипломный проект, хотя не верил, что защитит.

Когда Гарька решил, что он успокоился, долго не видя Надьку, вдруг раздался в телефонной трубке ее голос. В нем он уловил виноватость и вроде бы даже прежнюю нежность.

— Это ты? Я боюсь нарваться на Нинель Владимировну, — сказала Надька. — Мне надо с тобой поговорить. Все на меня дуются, а эта взбалмошная тетка Раиска даже обозвала меня бессовестной. Мне так тяжело. Ты можешь ко мне прийти?