Татьяна Лебедева - Осень нелюбви

Все втроем захохотали, у Ахматовой от смеха выступили слезинки и затерялись в морщинках у глаз.

Через полчаса Бродский и Рейн сидели за столом на качающихся табуретках и пили чай, закусывая его бубликами. Ахматова достала откуда-то бутылку водки и заговорщицки прошептала:

— Прячу от Чуковской: она очень не любит, когда видит у меня.

— Анна Андреевна, вы просто неиссякаемый источник!

Она разлила в рюмки, выпили без тоста. Ахматова оперлась подбородком на руку, начала рассказывать:

— Была у меня недавно в Ленинграде беседа с английским журналистом. Он спрашивает: «Думаете ли вы, что после революции люди стали счастливее?» А я отвечаю: «Я не очень компетентна в том, что касается счастья, об этом надо еще кого-нибудь спросить». — Ахматова вздохнула. — Горы бы согнулись от пережитого мною и страной за последние десятилетия. Какое тут счастье? Но никого не виню, всех прощаю. От души, по-христиански всех прощаю!

Выпили еще по рюмке.

— Читали «Петербургские зимы» Георгия Иванова? Там пишут, что меня надо отнести к десятым годам! После чего мое вдохновение вроде как иссякло, — она возмущенно замахала руками. — Но я никогда столько и так не писала, как в 40-м году! И я вовсе не в прошлом!

Рейн и Бродский молчали, они знали эти приступы у Ахматовой. Хвалить её сейчас в лицо не стоило, лести она не любила, да и они тоже.

— Это Сологуб не смог перейти за революцию, а я перешла! А знаете, Ося, Женя, в том, что там пишут обо мне, есть потайные ходы, я-то их знаю: было несколько молодых поэтов при Гумилеве, которые меня терпеть не могли. После революции они сразу уехали за рубеж — и вот теперь рассказывают… им верят там, как же! Ведь они русские. Знают!

— Анна Андреевна, — вставил Рейн, — Напомню вам ваши же слова: «Не теряйте отчаяния!»

— Это слова моего третьего мужа Пунина. Он считал отчаяние творческим стимулом. Оно только и осталось в жизни и еще держит меня на плаву, — она усмехнулась, но без горечи. — В моей жизни было столько надежд в начале и столько отчаяния после… Очень страшно пережить почти всех своих любимых людей, пережить свою славу и узнать, что молодые двадцатидвухлетние писатели считают тебя уже давно умершей.

Еще выпили водки. Минуту помолчали. Вдруг в комнате зазвонил телефон. Ахматова с трудом встала из-за стола, одернула темное бесформенное платье, прошла к телефону и взяла трубку.

— Алло! Ахматова. Говорите!

В трубке что-то трещало.

— Говорите!

— Добрый вечер, Анна Андреевна, — протараторило сквозь помехи на линии. — Звонят из Союза писателей. Вчера ваши стихи как замечательное явление русской культуры были выдвинуты на Нобелевскую премию.

Ахматова ничего не сказала, медленно рука ее опустила трубку. Ее несгибаемая спина стала еще прямее. Некоторое время она задумчиво глядела в бесконечность и утвердительно кивала головой.

* * *

И хотя Нобеля Ахматова не получила, по инициативе Италии ей присудили международную литературную премию «Этна-Таормина». В то же время Ахматова была избрана доктором филологии Оксфордского университета. В 1964 году она поехала в Лондон, где впервые в истории Оксфордского университета ректор, нарушив регламент проведения церемонии, сам спустился по мраморной лестнице к Ахматовой, чтобы вручить ей награду.

В этой же своей европейской поездке Ахматова встретилась с Борисом Анрепом, о котором помнила всю жизнь и которого не видела со времен революции.

Я открыла глаза: комната была залита ярким белым светом, — и стол, и стул, и даже шкаф казались в этой белизне легкими, почти невесомыми. Я прислушалась, но вокруг стояла безмятежная тишина, какая бывает только в первый день Нового года. Сладко потянувшись в теплой мягкой постели, я встала и надела домашние штаны. За окном шел снег. Пушистыми, легкими хлопьями он валил на кусты, замерзший асфальт, машины у подъездов. Маленький парк превратился в сказочную Нарнию, деревья в нем застыли в безмолвии и стояли, словно сахарные. Снег, чистый и совсем новый, праздничный, никем не тронутый! Он резал глаза белизной и казался мне чудом. Белое небо, белые деревья, белая земля. Светлая радость, как в детстве, захлестнула меня. Я быстро натянула сапоги и куртку и выскочила на улицу. Скорей оказаться в этой белой сказке! Подставить лицо снежинкам, обнять руками этот невесомый пух! Свежий морозный воздух с каждым вдохом обжигал и очищал меня изнутри. Осень нелюбви наконец-то закончилась. Я упала в пушистый сугроб, — и хлопья летели на меня и таяли на моем лице. Они повисли у меня на ресницах белой вуалью. Я взмахнула руками, и снежная пыль взвилась в небо сияющей хрустальной россыпью.