Сергей Яковлев - Советник на зиму

«И вы готовы лгать, устраивать провокации?»

«А вы хотите, чтобы мы, как первоклассницы, сложили ручки и застенчиво опустили глазки? Назовем это военными хитростями. В политике нельзя просто выйти из игры. Если ты не выиграешь партию всеми доступными тебе средствами, она все равно будет доиграна, но уже против тебя».

«В глазах горожан вы всегда были политиком тихим и вдумчивым, одним из немногих интеллигентов во власти. Как новая позиция согласуется с вашим имиджем?»

«Конечно, интеллигент не пойдет, фигурально выражаясь, ночью поджигать дом на кладбище. Интеллигент предпочтет отсиживаться дома в тепле, пока весь город не запылает в результате обыкновенных демократических процедур, итогом которых, между прочим, может стать и то, что самого этого интеллигента опьяненная вседозволенностью толпа вздернет на виселицу. Я не хочу висеть на площади. В этом смысле я не интеллигент. Бывают ситуации, когда для пользы дела приходится идти на ограничение и даже временную отмену демократических институтов. У нас сложилось именно такое положение».

«Но кто в этом случае должен решать, что полезно, а что нет? Окажется ли ваше дело в конце концов справедливым?»

«Глупые вопросы. Откуда взялись небо и земля? С какой справедливостью они согласуются? Все создано Богом, подчиняется одному ему. Посмотрите на бессловесных тварей на земле, в воде и в воздухе. Повсюду слабые покоряются сильным. В природе каждый знает свое место. И никто не жалуется. Пойманная кошкой мышь не взывает о помощи и не бежит в суд. Почему бы человеку, наконец, не набраться той же мудрости?»

«Вы хотите сказать, что нужно позволить сильному…»

«Да вашего позволения никто и спрашивать не будет!»

Асмолевский нервничал, вопросы Кандыбы почти всегда выводили его из равновесия.

В другой раз Кандыба задала вопрос о Низговорове: на каком основании его без суда и следствия держат взаперти? Кто эти люди, что тайно его охраняют? Все это смахивает на киднепинг, криминальную разборку. Не честнее ли было бы предъявить ему обвинение и отправить в тюрьму, если есть улики, либо извиниться и отпустить, если вышла ошибка?

«Во-первых, посадить его не так-то просто, у него неприкосновенность, — соврал Асмолевский с ухмылкой в голосе. — У нас с вами таковой нет, а у него есть. Он унаследовал эту привилегию от кудряшовского совета. И что бы господин Низговоров ни выкинул, закон ему не писан. До поры до времени. Это имеет самое прямое отношение к столь вам любезным демократическим процедурам: у медали, как видите, две стороны. Во-вторых, существует гуманный аспект, на котором я буду настаивать даже и тогда, когда мы лишим его неприкосновенности. Низговоров систематическим надругательством довел до гибели малолетку, притом собственную племянницу. Представляете, что этот извращенец с ней вытворял? — У Асмолевского перехватило дыхание. Очевидно, его злобной детской фантазии на такие картины уже не хватало. — На Низговорове висит столько, что ему светят несколько пожизненных сроков. Даже черствые сердца закоренелых преступников не вынесут соседства с таким выродком. Можно только догадываться, как поступят с ним его сокамерники. Скажете, пусть расправляются, поделом ему? Положа руку на сердце — я тоже так думаю. Но мы обязаны удержаться в правовом поле. Нельзя допустить самосуд. Так что Низговорова охраняют для его же блага. Кстати, он ни в чем не испытывает стеснения, делает все, что ему заблагорассудится, по-прежнему приобретает в спецбуфете дорогие лакомства и напитки, живет на широкую ногу, беспечно и разгульно. В отличие от подавляющего большинства сограждан, он может себе это позволить. Его не беспокоят даже угрызения совести, уж поверьте. Ночами в его роскошной квартире собираются женщины легкого поведения, гремит музыка, рекой течет вино… Мы следим лишь за тем, чтобы он не принес новых бед».

Так из раза в раз.

Но пришел день, когда Низговоров совсем очнулся от изнурительного забытья и больше не сумел смежить веки. Судя по небу за окном, наступал очередной, неизвестно который по счету вечер. Нечаянное пробуждение сулило мучительно бессонную ночь. Конечно, Низговорова томил голод, а в голове и во всем теле была обычная после тяжелой болезни слабость. Он поднялся и на дрожащих ногах двинулся на кухню, надумав сварить ячменя, что хранился в шкафу. Из большого окна кухни, как всегда, открывался вид на внутренний двор, железную ограду с воротами и будкой и край площади. Но что-то разительно изменилось в привычном пейзаже — что-то, вынудившее Низговорова испуганно уставиться в окно.