Сергей Яковлев - Советник на зиму

На этом месте Асмолевский прервал речь Низговорова, заявив, что лично его волнуют не эстетические взгляды, каковы бы они ни были, и даже не уголовно наказуемые деяния, но политическое лицо подсудимого. Высокое собрание должна интересовать борьба не людей, а идей. Данный суд обязан установить, какая идеология, какая политика привели подсудимого к потере человеческого облика, и вынести приговор именно этим общественно опасным идеологии и политике. Иначе незачем было и собираться, ибо в уголовных преступлениях гражданина Низговорова куда лучше разберется районный суд. Он, Асмолевский, хочет знать, был ли Низговоров в своей деятельности на ответственном государственном посту привержен либеральным ценностям? Помогал ли нарождающемуся местному капиталу? Внушал ли горожанам уважение к богатству, страх божий, послушание и покорность, просвещенный патриотизм, неприятие зависти и бессмысленных мечтаний о всеобщих равенстве и благоденствии? Ответ очевиден: нет, нет и нет! Низговоров не только не способствовал всему перечисленному, но сознательно противодействовал.

— А ведь эти дорогие либеральному сердцу идеи, Потап Степанович, — тут секретарь напрямую обратился к председательствующему, — должны бы содержаться в городском уложении, их нужно бы вписать туда золотыми буквами, и я не раз вам это предлагал!

— Необходимо также упомянуть о Боге, — вставила Нина Мордуховна.

— Я об этом уже сказал, — ревниво бросил в ее сторону Асмолевский и снова накинулся на губернатора: — Тогда бы мы не попали в смешное, прямо скажем, положение: целую зиму политический авантюрист, пользуясь вашим покровительством, делал все, чтобы заблокировать реформы и отбросить город на многие годы назад! Тогда бы не рассуждали, какой он художник, махровый или не махровый, а судили его как государственного преступника, нарушившего конституцию!

— Мы будем менять наше уложение, его нужно менять, — пробормотал старик, смутившись от неожиданного наскока. — Но не сейчас. Не при мне.

Биргер поджала губы. Она поняла, что в последней фразе Асмолевского содержалось предостережение ей лично, и пыталась его расшифровать.

Дождавшись тишины, Низговоров ответил, что в свое время потратил немало сил, защищая перед Асмолевским и ему подобными здравый смысл и наивно полагая, что они, противореча ему, придерживаются каких-то убеждений. Теперь он знает, что это не так. Никаких убеждений нет. И всех жалко. Жалко даже Асмолевского, природой обреченного на унижение и на то, чтобы мстить за него окружающим. Он никогда не простит Кандыбе телерепортаж с банкета. Не простит тем, кто надевал такой же костюм, как у него. Не простит Биргер, что она умнее его и он вынужден присваивать ее мысли. Не простит Щупатому, что в минуту слабости выложил ему срамную тайну. Сегодня он успешно помочился себе в рот и рассуждает либерально; завтра у него не получится, или появятся другие увлечения, откроются иные возможности — и так называемые убеждения будут совсем другими…

— Это невозможно слушать! — возмутилась Биргер.

— Работать вместе — и говорить про коллег такое!.. — буркнул Щупатый.

Кто, продолжал Низговоров, больше повинен в осквернении жизни: художники, политики, кто-то еще конкретный, или же все вместе? В каком качестве больше навредил жизни он сам? Как бы там ни было, его, художника Низговорова, неудавшийся роман с властью случайным не назовешь. Даша погибла оттого, что он стремился к власти и почестям, чувствовал себя вправе быть наверху, так или иначе первенствовать над людьми, — и в этом ничем не отличался от Асмолевского и многих других честолюбцев самого разного пошиба. Подобно большинству, он считал, что городом правит башня, и всячески стремился стать поближе к ней. В башне обитали всемогущие небожители, одна мысль о которых уже заставляла трепетать. Это теперь он знает, что не только жильцы башни, но и сам губернатор ничем не управляют. Миром правят похоть и глупость…

— Не подтверждают ли ваши нынешние инвективы по адресу власти, власти вообще, что вы проиграли, что левацкая идеология исторически потерпела крах? — с ненавистью спросил Асмолевский.

— Он просто лицемерит, как лицемерил во всем, — энергично поддержала Асмолевского Нина Мордуховна. — Кудряшовцы всегда лгут.

Павлычу, напротив, признание Низговорова насчет Даши пришлось по душе, он впервые с начала низговоровской речи облегченно распрямился и огладил бороду на животе.