Игорь Смирнов - Записки падающего

Не стал умничать над едой — всего лишь попил чаю и сразу стал собираться. Сам не знал — куда. Что надеть? Вот тут замешкался немного. А, да чего там! — и напялил джинсы и куртку, тоже джинсовую, кроссовки, сумку на ремне через плечо, — обычные, словом, доспехи. Ощущение было такое, что дома просто пропаду, и надо уносить ноги.

Дверь запирал с облегчением, уходя прочь, — что вот и вырвался наконец, что на площадке нет никого (а всё же озирался себе за плечи: попрошайка уже сгинула? — да, похоже, выклянчила своё и убралась; и торговка халатами тоже…). Поскакал вниз по грязным, неметёным ступенькам, перепрыгивая через одну. И никого не было на пути, подъезд как будто вымер. А вообще-то всегда так. Народу вроде бы и много живёт, а чувствуешь себя, как в пустыне.

На первом этаже, практически на выходе уже, пошарил в ящике почтовом; пальцами, прямо через верх, — вечно здесь темнота, лампочка выдрана с мясом, с патроном то есть, и из самого тёмного угла мочой несёт, — и нащупал тоненькую газетёнку. Опять, значит, сунули какую-то дрянь — объявления, рекламу. Ладно, не буду сейчас с замком возиться — тоже исковеркан какими-то доброхотами — на обратном пути возьму. Не пропадёт. А пропадёт — ещё лучше. И решительно к выходу повернул. Дверь всегда нараспашку, и сейчас оттуда в полутемень подъезда мощный шёл свет. Свет солнца, кормильца нашего. «К свободе, к свету!» — мелькнули зачем-то строчки в голове. И ещё с улицы неслись какие-то голоса, смех… Так что я чуть притормозил, умерил шаг. И правильно сделал.

Прямо перед выходом из подъезда собралась целая толпа, — давно уже такой кучи народа я здесь не видел. Вернее, такой-то не бывало вообще. Не пацаны какие-нибудь пятнадцатилетние, поллюциями исходящие от безнадёги, а ребята моего возраста. Нет, куда там — старше! Несмотря на погоду, все в кожанах, с золотыми цепями на шеях, были бритоголовые, у остальных — умеренные причёски, как у нормальных ребят сейчас (ну, как и у меня; хотя я-то — как раз ненормальный). Стоят плотно, почти что, как в автобусе, все спинами — к дверям, хотя бы вполоборота, но — к дверям, то есть, ко мне, как я из подъезда вышел, и смотрят соответственно все в другую сторону, во двор, на автомобильно-баскетбольную площадку, то есть; переговариваются вполголоса так, весело довольно и лениво (отчего и висит нестройный шум). Но и уверенно. Очень уверенно, я бы даже так сказал. Я только одних таких же уверенных говорунов знаю — охрану на заводе, упитанную, пятнистую. Но те ведь и не говорят — просто орут. Не успеют зайти в столовую (нашу они облюбовали) и с порога давай друг другу орать. Хозяевами себя выставляют. Ну, у них пистолеты… Рымбы в общем, местного разлива.

А у этих — пистолетов не видно. По крайней мере, не бросаются в глаза… Да и некогда мне разглядывать, мне спешить надо… Ныряю в ближайший просвет, а они, эти мобстеры непонятные, даже и расступаются вежливо, надо же, и вдруг… И вдруг вижу, вижу Вальку Корешкова, вот кого! Учились мы с ним в одном классе, вплоть до восьмого, да! А сейчас, выходит, он один из этих ребят… Давненько его не видел, тоже, наверно, лет восемь, да и не рассчитывал когда-нибудь увидать… Здесь — тем более… Слегка пригибаюсь, бочком, бочком, хотел мимо проскочить, да он сам уж заметил меня, глазастый.

— Здорово, Марк! — окликнул негромко, может, кроме меня никто и не услыхал. Торможу, голову поднимаю, глаза таращу.

Невысокий и всё такой же крепкий. Рыжий, конопатая кожа мужественно натянута на худых скулах (мне бы такое поджарое лицо; у меня рожа хоть пока и не толстая — вот именно, пока! — но всё равно рыхлая какая-то и рохлю умствующего сразу выдаёт); глаза голубые, большие, — смеются.

— У-у, здравствуй, Валентин, — протянул ему руку, и он сжал её своей горячей сухой рукой.

— Ну, как живёшь-то? — спросил он, изогнул губы в улыбочке, золотые зубы справа блеснули. И на шее, красноватой, как бы лёгкими такими пупырышками покрытой — это всё опять от плотности натяжения кожи, здоровой жилистости, — тоже золотая цепь…

— Да так… средне… — промямлил я, зыркнул по сторонам — толпа на нас внимания не обращает, переговариваются, смотрят, наблюдают за чем-то, стоят, как стояли; один, правда, в тёплой такой клетчатой рубахе под курткой, развернулся, двинулся куда-то назад, может, к дверям мусоропровода — отлить…

— Как это — средне? — не понял Валентин.

— Да так… — мне самому смешно сделалось; покрутил перед собой растопыренной пятернёй, не объяснять же, что я и сам плохо понимаю. Хотя и возникло вдруг такое желание — на миг.