Валерий Лаврусь - Казбек. Больше, чем горы

Дошлёпали.

В здании метеостанции на втором этаже собралось человек двадцать-двадцать пять. Насквозь мокрые! Куртки, шапки, штаны, перчатки — всё сырое, хоть отжимай! Кто-то пытался организовать чай. Повара не нашли, повара спят. Вспомнили про термосы. Разлили. Пока пили, пытались развесить одежду на гвозди и веревки. Я повесил пуховку прямо на дверной косяк. Штормовка еще пригодится, как-то нужно добираться до палатки. Резанова тоже мокрая, хоть ей дали дождевик. Мокрая и напуганная. Мы все напуганные. Сходили, бляха-муха, на Казбек. «Восходители»… Кто-то бродил и всё спрашивал про украинскую группу, ту, что ушла раньше. Никто ничего не знал… Но этот кто-то не унимался и всё давил на совесть. Мы здесь, а они там… Они там, а мы здесь… в тепле… Нам идти искать?! Потом, слава Богу, пришли и они.

Сырая одежда и без движения… стали мерзнуть.

— Резанова, пошли паковаться в спальники! Околеем. Все вернулись.

— Дойти ещё…

— Дойдём. Бери накидку! Включай фонарь!

Двадцать метров от метеостанции до палатки бежали тяжёлой трусцой, в альпинистских ботинках не разбегаешься на 3670! Интересно, на хрен я сюда приехал?! Никто не помнит? Мама Габриэли, кажется, что-то пошло не так.

Забрались в палатку, и ворошились в ней, как два жука. Подвесили мой фонарик под потолок, быстро стягивали сырую одежду, быстро складывали в угол подальше от сухих спальников. Всё быстро. Холодно! По палатке хлестало, ветер с силой раскачивал её. Внутрь дождь не попадал, но водяная пыль пробивалась и сыпала сверху, отчего становилось ещё холоднее.

— Снимай с себя всё! — командовал я, покрываясь гусиной кожей.

— Всё снимаю… — Резанова тянула с себя флиску.

— Всё, говорю!

— Зачем? — дернулась Резанова.

— Трахаться будем…

— С ума сошёл!

— Резанова… Щас в один спальник заберёмся, вторым накроемся, обнимемся и будем греться! Чего не понятно? Стягивай, говорю, майку! Всё равно сырая.

Поняла, кивнула, стянула и нырнула в спальник, я выключил свет и забрался за ней. Прижались, застучали зубами, часто-часто задышали. Воздуха не хватает… Холодно. Ох, блин, холодно! Надо вдохнуть-выдохнуть и успокоиться. Вдохнуть-выдохнуть, успокоить дыхание, и станет теплее… Вот чего она такого подумала? Прям до секса здесь, ага… Ещё Равиль в Непале говорил, либидо на высоте в три с половиной километра становится маленьким, как горошина. «Почему горошина?» — хохотали мужики. «Сам видел! — серьёзно отвечал Равиль. — В трусы к себе заглядывал». Но людям всё равно интересно, зачем мужчина ходит с женщиной в горы? Отвечаю: сначала так совпало, а потом понравилось, дополнительно мотивирует и мужчину, и, как ни странно, женщину тоже. И ещё… Прижаться друг к другу с мужиком вот так, в одном спальнике, это я бы ещё подумал…

— Резанова, выдохни и успокойся. Щас потеплеет.

Минут через пятнадцать согрелись и расползлись по спальникам. Закемарили…

Через сорок минут проснулся от противного металлического скрежета. Разлепив глаза, в предрассветной мгле разглядел: потолок палатки кренится… кренится, вот-вот ляжет на нас, за палаткой тем временем, набирая обороты, разгонялся реактивный двигатель.

— Резанова! — дурным голосом заорал я, вцепившись в перемычку потолка. — Держи палатку!

Боковым зрением видел: глаза открыла, но рук из спальника не доставала, лежала молча, не шевелясь, уставившись на потолок.

Шквал прошёл. Я отпустил перемычку.

— Галь, ты чего?

— А… уже всё равно… — выдохнула она и отвернулась.

Всё равно… всё равно. Как страшно, когда всё равно. Мама Габриэли, моли Бога о нас…

…Господи, как трудно писать-то про святых. Всего несколько страниц, а ощущение, будто на гору взобрался.

Ладно, продолжим.

Когда пишешь о человеке (о любом человеке): неплохо бы выстроить план, некую канву описания, эдакий маршрут из пункта А в пункт В, «от пролога к эпилогу», как пел Окуджава. Хорошо бы сформировать отношение к герою. А если пытаешься охватить весь его жизненный пусть — найти вектор, направляющий в жизни. Когда я только взялся писать про святого, мне, глупцу высокомерному, казалось: я знаю, я понимаю, как и для чего жил мама Габриэли.

Оказалось, что только казалось.

Я писал, я читал, и для меня открывались новые обстоятельства, которые, как тяжёлая артиллерия, камня на камне не оставили от возникшей и сформировавшейся концепции Габриэли-крестоносца. Не было там никогда никакого рыцаря без страха и упрёка с ясным взором и блистающим мечом. Там один брат чего стоил… С другой стороны, причём тут брат?