Дмитрий Зорин - Сказка и быль

Будучи командиром комсомольского активного отряда техникума, я получил информацию о случаях использования труда учащихся в личных целях отдельными преподавателями и должностными лицами техникума и дал поручение её проверить. Выяснилось, что преподаватель, не хочу называть его фамилию, действительно привлекал учащихся к работам на строительстве своей дачи. Расплатой за этот труд были положительные оценки по его и некоторым другим предметам, по которым возникали проблемы. Желая не выносить «сор из избы» , я решил предупредить преподавателя о возможных негативных последствиях использования труда учащихся в личных целях. Вместо ожидаемой благодарности, мне сначала пришлось столкнуться с возмущением и угрозами, а затем, после того как преподаватель понял, что у меня есть неопровержимые доказательства, было предложено в ответ на мою лояльность содействие в успешном освоении учебного процесса. Я отверг торг, но и не стал развивать эту тему, о чем впоследствии сожалел, так как отвергнутая мною рука по мелкому мстила мне до завершения моей учёбы в техникуме.

Другой случай связан со злоупотреблением должностного положения со стороны зама прокурора края. Как-то во время обслуживания очередного студенческого вечера в помещение, выделенное КАО, вошли в возбуждённом состоянии две девушки, обслуживающие гостей и участников вечера в гардеробе. Одна из них брезгливо бросила на стол женскую доху, из рукава которой торчали небрежно засунутые туда вывернутые наизнанку трусики в пятнах неопрятной хозяйки. Они расценили это как неуважительное и оскорбительное отношение к их труду и им лично и потребовали защитить их достоинство, предупредив, что в противном случае они отказываются от работы в раздевалке. Я дал поручение через радиорубку пригласить владелицу шубы по номерку в дежурную комнату. Через некоторое время, в комнату в сопровождении одного из членов комсомольского отряда с повязкой дежурного на рукаве вошла ярко накрашенная и вульгарно одетая молодая девушка, в туго обтягивающей ею достоинства мини-юбке.

Официальная пресса, проводившая тогда с подачи партийных органов борьбу за чистоту морального облика советского человека, называла представителей появившихся новых течений в моде «стилягами», приспешниками и последователями буржуазной идеологии, нёсшими ею тлетворное влияние в молодёжную среду. Сегодня большинство из нас понимают несуразность этих утверждений, но тогда мы буквально воспринимали то, что нам внушали, и вели борьбу против стиляг, совершая иногда действия, не совместимые с понятием соцзаконности. Например, не считалось зазорным обрезать непозволительно длинные, на наш взгляд, волосы или разрезать чрезмерно узкие брюки и так далее. Вспоминать об этом без чувства стыда невозможно. Мы, указав девушке на ею одежду, предложили ей покинуть вечер, обвинив в неуважении к хозяевам и аморальном поведении. Тогда она, по-своему поняв нас, подняла подол, предъявив нам нечто, напоминающее подобие плавок, заявив, что мы ошибаемся, думая, что она без нижнего белья. Нас возмутило это ею, как мы посчитали, «безстыдство», она была наказана несколькими шлепками ремнём по «мягкому» месту и выпровожена из техникума. При этом она заявила, что мы пожалеем о том, что сделали. И действительно, утром в техникум явилась следователь краевой прокуратуры и учинила нам допрос с пристрастием и угрозами. Наш комсомольский отряд пользовался к тому времени определённым авторитетом в Октябрьском районе и в городе, его часто привлекали к различным охранным, оперативным и другим мероприятиям. Наверное, это в какой-то степени снивилировало намерения краевой прокуратуры в лице заместителя ею руководителя, являющейся мамой удалённой нами с вечера девицы, привлечь нас к ответственности. Ничего, кроме организации общественного суда над нами в помещении техникума, сделать она не смогла. Сейчас, конечно, с нами расправились бы «как повар с картошкой», а в то время это противоречило проводимой партией идеологии, и поэтому не подвластно было даже всесильной прокуратуре. Эта акция, на которую рассчитывали ею организаторы, предполагая заклеймить нас с помощью общественности позором, не могла не закончиться для них провалом, потому как общественность в то время была сознательно послушным инструментом в руках большевиков, которым они как хотели, так и манипулировали. С позиции сегодняшнего дня, я, конечно, не могу не признать и нашей вины, но в, то время мы не сомневались в своей правоте.