Роман Уроборос - Заклание-Шарко

ПАША. Я все-таки не совсем тогда понимаю, зачем все это было затеяно, если после станет так же, как и до? И все опять вернется в черное бессубъектное, безобъектное безмолвие.

ЗОЯ. Что было до и что будет после — не знает никто. И отличается ли «до» от «после» — тоже не знает никто. Поэтому не делай выводов. Понимаешь, самое ужасное в том, что мы начисто лишены возможности пообщаться с Создателем. Как эта книга, например, не может общаться с писателем, а мелодия не может общаться с композитором.

ПАША. Но ведь отец всегда может пообщаться с сыном, а сын с отцом. Это же аксиома.

ЗОЯ. Смотри за дорогой, дорогОй. Видишь, четверо стоят и отчаянно машут руками. Давай, объезжай их по обочине! Давай, не останавливайся! Не перевернись! А-аааа! У-ух. Пронесло, на сей раз. Вот же любят здесь уроды всякие машины останавливать. Ты молодец. Вспотел только весь. Дай я тебе лоб вытру. Так, ну все, надо сосредоточиться, закрыться и начать думать ложные мысли как учили. Готов? Погнали…

Надя, Кирилл, Гера и Гена после того, как планово-плавно пропустили машину седьмую звенящую, успокоились, спели хором на разные голоса: «Да я шут, я циркач, так что же…» и пошли под уклон дороги, разгоняясь безумно тем же клином, только не было на Гере и Гене теперь формы немецкой позорящей, скинули они ее и остались в тренировочных штанах и майках самопальных с надписью, будоражащей одинаковой «AC\DC».

ПЕТЯ. А знаешь, что этот мир я совершил?

РЕЖИССЕР. Сотворил? Ты? Этот мир? Бредишь.

ПЕТЯ. Не сотворил. Сотворил его кто-то другой, это любому имбецилу ясно. Ведь понятно, нельзя сотворить мир, а потом впасть в беспамятство и начать заново свое творение узнавать. Не может быть такого.

РЕЖИССЕР. Почему не может, очень даже может. У меня про это фильм будет — «Смерть Бога». Будто бы Бог создал мир, стал его до ума доводить, но так погрузился в процесс творения, что забыл — кто он. Потом вообще все забыл. И должен за короткое время снова стать Богом. Но как стать-то? Как вообще понять, что он — Бог? Ведь очнулся он в теле какого-то мужика — неудачника, алкоголика, поэта, к тому же влюбленного в бабу какую-то. Да и мужика этого по кармическому всеобщему закону, самим же Богом запущенному, должны убить вот-вот. Вообще надеяться-то не на кого, кроме себя, никто не помогает, никаких знаков, намеков не расставлено. Святые и ангелы не помогают, потому что не знают, что с Богом произошло…

ПЕТЯ. А дальше что?

РЕЖИССЕР. Не решил еще. Варианта два. Первый: мужика этого и Бога в нем убивают, и мир катится в тартарары, а то и вообще прекращается и наступает небытие голимое. Второй вариант: мужик внезапно перед смертью ощущает в себе Бога, осознает, кто он, и процесс Творения продолжается…

ПЕТЯ. Второй вариант ближе мне. Давай по второму варианту снимай.

РЕЖИССЕР. Да, только я зрителю механизм должен показать, почему вдруг человек начинает в себе Бога ощущать, себя Богом ощущать.

ПЕТЯ. Да, зрителю ты должен показать, доказать, что Бог вселился именно в него. И именно он должен разбудить в себе Бога, стать Богом, в конце концов. Иначе, если этого не случится — и он, зритель наш, банально умрет, то вместе с ним умрет и Бог, и мир кончится, и это на зрителе нашем лежит колоссальная ответственность по спасению себя в мире и мира в себе.

РЕЖИССЕР. Ты сам-то в это веришь?

ПЕТЯ. Мне, Могила, верить в то, что я сейчас сказал, сам Бог велел.

РЕЖИССЕР. (Пьет из бутылки портвейн). Рассказывай, Шар, как это ты мир этот, что называется «совершил»?

Петр допивает бутылку портвейна, открывает окно и выкидывает ее из несущейся на полном ходу машины, бутылка вдребезги разбивается о засохшую сосну.

ПЕТЯ. Как я уже тебе говорил, — надеюсь, ты внимательно меня слушал, этот мир создал кто-то другой, то ли Бог вне меня, то ли Бог внутри меня… значения не имеет. Но сотворить еще не все. Кто-то этот мир должен каждую секунду совершать, как поступки, понимаешь. Секунду за секундой, день за днем, год за годом. Вот я свой мир и совершаю, причем по единственно возможному алгоритму. И если есть Творец моего мира, то я его Вершитель или Совершитель, если угодно. Я был удачлив и смел, все у меня получалось-было. Деньги, слава, бабы. Но потом я совершил Любку, которая меня никогда не любила, а любила как кошка Пашку, брата моего бесстыжего. Потом алкоголизм, сахарный диабет, панкреатит. На горизонте маячит близкая, мучительная смерть. И я должен, просто обязан найти Бога в себе, чтобы не произошла незапланированная гибель мира.