Александр Семенов - Вольные кони

Старики не советовали военным в такие гиблые места соваться, но у тех свои расчеты, знай посмеивались, подшучивали над суевериями. Ну и, конечно, не без того, разное случалось. То машина перевернется, то казарма сгорит, то солдата гадюка цапнет, едва до госпиталя довезут. Не зря, видно, бабка говорила, что на те места наклик наложен.

Заметно поубавилось у деревенских сенокосов и пастбищ, а у пацанов – простора. Степь исполосовали узкие траншеи, похожие на свежие шрамы. И пока не заросли, тянулись, собирались в пучок у точки. Не одного Степку одолевало любопытство: что там, за колючей проволокой делается? День и ночь под землей что-то ухало, грохотало, копошились солдаты и метались над сопками сполохи электросварки. Не подобраться к ракетной точке, отгоняют.

Но однажды по теплу, кукушкины слезки уж вовсю цвели, Степка с братьями Маркеловыми проникли на Крестовую. Долго бродили вокруг да около, но мало что увидели. И вдруг смилостивился обгоревший на солнце стройбатовец, помахал, призывая: лезь сюда, пацаны! Юркими ящерками скользнули они под проволоку и, не веря в свою удачу, оказались на площадке.

– Ну, пацанва, кто хочет посмотреть шахту? – важно спросил солдат. – Пущу того, кто меня с сестрой познакомит. У кого сестра есть?

– У меня, у меня! – вразнобой закричали братья, хоть у них никакой, даже сопливой еще, сестренки не было. Такая вот охота была под землю заглянуть. Степка отмолчался, не с руки было врать. Гордость не позволяла. Много их тут, охотников до чужих сестер развелось, на всех не хватит. Да был бы солдат как солдат, а то губошлеп какой-то. И как таких в армию берут, только позорят. Губошлеп постукивал прутиком по голенищу кирзового сапога, перепачканного глиной – сроду ее тут, на горе, не было, – и прищуривал глаз:

– Смотрите, вечером в парке встретимся. Без сестры не являйтесь. Идите, смотрите, – распорядился он, как самый большой начальник. – Только вниз не свалитесь! – крикнул он им уже в спину.

Степка на коленках пополз к огромной бетонированной дыре, глянул и в темноте не увидел дна. После, когда глаза обвыклись, различил – маленькие человечки долбят гору. Дыра оказалась неприятной, дохнула промозглым холодом, обдала сырым смрадом и пороховым запахом расколотого камня. Холод этот проник до самых костей, хоть и лежал он животом на теплом бетоне, а спину припекало горячее июньское солнышко.

Степка попытался и не смог представить, какие огромадные ракеты всунут в такие дыры. Мысленно измерил по высоте, оказалось – несколько изб можно поставить друг на дружку, а на трубе верхней еще и самому встать. Поднырнув под проволоку и оказавшись в свободной степи, Степка сказал себе, а вышло громко: «Что же это сделается с Америкой, если гвозданет по ней одна такая штуковина?»

– Порвет всех на клочки, и солдат присылать не надо! – сообразил старший Маркелов, когда они вприпрыжку мчались под гору. – Вырасту, тоже стану ракетчиком!

– И я ракетчиком, – поспешал за ними младший, подтягивая поминутно сваливающиеся сатиновые шкеры. Гачи у него всегда были оборваны, будто его собаки рвали. В таких штанах только из подворотни выглядывать, а не в ракетчики идти.

…Степка смотрит в окно: кругом белым-бело, и только между рамами рдеют на вате гроздья рябины. Далекий солнечный день вспоминается, как ласковый сон. Как галопом летели они вниз по склону, царапая босые пятки об острые камешки. Мелькали фиолетовые лепестки кукушкиных слезок и темно-розовые дикой гвоздики, желтые кругляши одуванчиков, россыпи белой кашки. Покачивалась в солнечном мареве степь, волнами струился ветер. Редкие курчавые облака плыли по высокому небу, и не было ему ни конца ни края.

Степка хотел, но почему-то не выкрикнул вслед за приятелями, что тоже не прочь стать ракетчиком. Но больше никогда не ходил с ними на точку. Наверно, оттого, что запнулся, упал плашмя, зашибся – в глазах поплыли радужные пятна. И на какое-то мгновение показалась картинка: огненный смерч слизывает дома, деревья, людей, все это летит мелким мусором, вперемешку гонимым страшным ветром. Странное это видение скользнуло где-то на запятках глаз, и растаяло на жарком солнышке. Степка забыл о нем раньше, чем перестал болеть ушибленный живот.

Сидит Степка пригорюнившись и думает, что война – это очень плохо. Бабка без слез о ней вспоминать не может. Мать ей поддакивает. А пацаны как играли в войнушку, так и играют, только не могут по-киношному красиво воевать. Бегают, палят из-за стаек и спорят, кто кого победил.