Александр Семенов - Вольные кони

Кино Степка любит. Но не со всем, что показывают, соглашается. Пока смотришь, как наши на экране геройствуют, радостно и не страшно. А выйдешь после сеанса – напротив клуба памятник погибшим стоит. На нем длинный список фамилий. Одних Новокрещеновых сколько. Бабушка говорила, что если бы всех родных на одно кладбище перенести, оно бы вдвое выросло. И сразу бы стало ясно какую правду в кино показывают. Степка об этом раньше и не задумывался. Но подслушал однажды, как мужики-фронтовики фильмы про войну охаивают, и задумался. Хотя зря они так ругаются. Пока тихо, привольно, надо успевать расти.

Военные строители как быстро накатили, так стремительно и схлынули. Отбыли восвояси, оставив раскуроченную степь, вложив в землю что надо. То там то сям торчат опоясанные тройным кольцом колючей проволоки бугры. Покуражились, покуролесили военные напоследок. Председатель и тот пострадал. Купил у вояк трубы для фермы и получил за то шесть лет. За что? – никто толком и не знает – дело секретное. Поговаривают, что за опрометчиво сказанные слова: ракетные базы строим, а по колено в назьме тонем.

Последней диковиной для деревенских стали проложенные к неприметным холмам бетонные дороги. По ним несколько ночей гудели мощные тягачи, волоча тяжеленные, укутанные брезентом платформы. И все стихло. Будто не налетала на деревню зеленая орда, не шумела, не чудила, не дырявила землю. Ракетчики сидели в своих норах скрытно, и постепенно люди стали забывать о них. Хоть бы разок пульнули в небо, показали себя.

Нет, в ракетчики бы он не пошел даже за компанию. Ничего хорошего под землей сидеть в вечной засаде. То ли дело авиация. Мечтать о самолетах он стал с того дня, как пронесся над деревней реактивный истребитель. Мелькнул молнией, блеснул косыми крыльями и растворился в небе. Теперь и они не диковина – летают как на работу, утром и вечером. Высоко и низко, быстро и медленно.

В той стороне, где проходила железная дорога построили большой военный аэродром. С него самолеты и облетывают степь. И Степка мечтает когда-нибудь взмыть в небо, глянуть оттуда на землю. Теперь их деревню не только из-под бугров охраняют, но и с воздуха. Враги нападут, летчики их обнаружат, ракетчикам знак подадут, те их и накроют, прежде, чем они до деревни дойдут.

Редкий пацан, познакомившись с военными, не мечтает стать офицером. Это куда интереснее, чем всю жизнь землю трактором пахать или овец пасти. Но Степка знает, что офицерами станут только те, кто хорошо учится, а таковых – раз-два и обчелся. Сам же приналег на учебу. Никто ему в доме не перечил, когда он делился своими замыслами. Подсмеивались только – мол, мечтать о золотых погонах не вредно. Все пошло насмарку, когда за деревней грохнулся самолет. Мать с того дня и слышать не хочет, не то что видеть его военным летчиком. И бабка Аксинья в слезах умоляла оставить эту затею, будто он уже документы в летное училища подал. «Ты нас со свету сживешь, не одна так другая запука в голову придет, тоже, навострился в военные! Хочешь, чтобы мы осиротели совсем? Выучись лучше на врача, все какая-то польза, может, ноги мне вылечишь», – подолгу уговаривала она его в своем закутке. Бабушке он не возражал, и, чтобы успокоить, соглашался на врача, но непременно добавлял: только на военного.

Степка мечтательно глядит на луну, и сердце его охватывает радостная, горячая волна. Вот скоро вырастет, выучится и приедет в деревню в летчицкой форме. Пацаны от зависти закачаются. Мысли о героическом будущем будоражат, и он уже не прислушивается к бормотанию бабки. Настроение бурлит в нем, как газировка в открытой бутылке. И Степка лезет на печку, где у него в укромном уголке хранится жестяная коробочка из-под чая. В ней – его сокровища, которые мать презрительно называет балясиками.

Прижимая коробку к груди, он возвращается к окну и выкладывает на стол: звездочки от погон и с пилотки, два армейских значка, пуговицу с эмблемой Аэрофлота – тоже отношение к небу имеет. Чуть помедлив, добавляет оплавленный кусок плексигласа, погнутый крючок от комбинезона, обгоревший клочок парашютной ткани.

Мысли его бегут в недалекую осень, к позднему сентябрьскому вечеру. Он уже спать налаживался, когда за сопками грохнуло так, что у крайних изб скатились по кирпичику печные трубы. А на горизонте встало пожарище. Солдаты перекрыли в ту сторону все дороги и никому из деревенских не удавалось туда проехать. Одно было известно – самолет разбился. Потом появился чудом оставшийся в живых чабан. Чабан жадно пил водку, со всеми, кто подносил, а напившись, пересказывал пережитое. По его выходило так: