Юрий Поляков - Веселая жизнь, или Секс в СССР

– Давай в другой раз. Нет настроения.

– Пошли! Другого раза может и не быть.

Обезволенный свалившимися на меня несчастьями, я побрел следом за Пазиным. В его берлогу вела незаметная дверь в переходе из ЦДЛ в Большой союз. Однако за скромной дверью скрывалось вполне серьезное фотозаведение: белая студия с драпировками, ширмами, лампами и сложными приспособлениями вроде зонтиков, выкрашенных серебрянкой. Там же имелась мерцавшая красным лаборатория со всей необходимой химией и машинерией для проявления пленок и печати фотографий. В просторной прихожей стояли столик и кресла, а стены все сплошь были оклеены снимками известных писателей и прочих знаменитостей, наведывавшихся в ЦДЛ: Михалков, Рождественский, Никулин, Ильинский, Евтушенко, Кио, Высоцкий, Ковригин, Нагибин, Визбор…

– По пятьдесят? – предложил Веня.

– Говорю, нет настроения.

– Тогда чайник поставлю.

В обязанности Пазина входило ведение, так сказать, фотолетописи Дома литераторов, он казенным «Никоном», стоившим, по слухам, пол-«жигуленка», щелкал юбилеи, похороны, концерты, литературные вечера, собрания творческих объединений… Лучшие снимки вывешивались регулярно на двух стендах в холле ЦДЛ. Кроме того, Веня еще обслуживал писателей-фотолюбителей: проявлял, печатал, даже ретушировал. Кому же охота самому, сидя в темной ванной, вворачивать непослушную перфорацию в дурацкий бачок, заливать туда проявитель, а после промывки закрепитель, колдовать с увеличителем, купать фотобумагу в кюветах, сушить и глянцевать валиком на стекле. Да, тариф у Пазина был вдвое выше государственного, зато как удобно: пришел на собрание или в ресторан, отдал отснятую пленку, а на следующий день забежал в ЦДЛ, поправил здоровье и забрал.

Но за всей этой рутиной таилась одна пикантная подробность: иногда отдельные писатели сдавали Вене пленочки с обнаженной, так сказать, натурой. В госателье такие фотоматериалы, ясное дело, не понесешь – можно нарваться. Одни литераторы снимали голых особ из чисто эстетических побуждений, как Бесо Ахашени, копя плотские впечатления для творческой надобности. Другие, в основном немолодые мастера слова, делали это, чтобы запечатлеть восторг свежего женского естества, открывшегося им в третьем браке или во внесемейном любовном угаре. Третьи относились к тому типу сладострастников, которых так тонко знал и описывал Достоевский, они раздевали и снимали своих юных и не очень свежих дам с болезненным упоением. Все эти фотонудисты, не желая морочиться с проявителями-закрепителями, несли пленки Вене, полагая, что за дополнительную мзду он будет слеп, нем и скромен.

Пазин их не подводил, заказы выполнял быстро, снимки и исходники отдавал в заклеенных конвертах, не болтал, но оставлял себе отпечатки особо понравившихся «нюшечек» и показывал надежным друзьям. Зачем? Наверное, из тщеславия.

Веня разлил чай по чашкам и достал с тайной полки большой альбом в голубой плюшевой обложке.

– Стареньких смотреть будешь?

– Нет.

– А Ирку Фонареву ты видел? На память перед отъездом снялась.

– Видел.

– Арину? Ох, муж ее и нащелкал. Плохо у них все это кончится.

– Видел.

– Тогда совсем новенькие. Свадебные фотки Ансарова.

– Это который переводчик с испанского? – Я вспомнил неказистого толстяка с мокрыми губами и неряшливой лысиной.

– Он самый, – подтвердил Веня, открывая альбом. – Вот старый гиббон, опять молодую взял. Зачем они только за этих уродов идут?

– Зовут – вот и идут. Ты же не зовешь.

– Я женат.

– А они свободны.

На фотографиях голая веснушчатая невеста стыдливо позировала в одной лишь длинной фате, легким туманом окутывавшей ее долговязое тело с неестественно длинной талией.

– Могла бы подмышки и все остальное перед первой брачной ночью побрить! – заметил Веня.

– Может, ему так нравится.

– Насладился?

– Угу.

– А это, – он перевернул страницу, – забыл, как ее… с Вовкой Шлионским все время таскается.

На снимках была запечатлена известная дама, уже не раз появлявшаяся на страницах моей хроники. Она, оставшись лишь в черных чулках и поясе, пыталась подражать девушкам «Плейбоя». Выглядело это нелепо, но фигура у нее, несмотря на беспробудное пьянство, оказалась еще вполне приличная.

– Странная телка, – заметил я.

– Да уж! Она мне тут всю студию перевернула.

– Давай дальше.

На следующей странице я увидел Бобиного Лисенка. Ничего особенно: тощенькая, с мальчишескими бедрами и грудками, напоминающими припухлости. Правда, на узком лобке она затейливо выбрила нечто, похожее на квадратные усики, какие носил полярник Папанин. Но глаза у девчонки хороши: большие, с поволокой, нежно-безотказные.