Юрий Поляков - Веселая жизнь, или Секс в СССР

– Через задницу, что ли? – нахмурился Золотуев.

– Звери! – согласился Краскин.

– Странно, – заметил я, – взвод в бронетранспортер не влезет. В лучшем случае – отделение.

– Не цепляйся к деталям. Главное, наши мальчики гибнут! – вздохнул Лева.

– А полковник?

– Он за это деньги получает.

Дикторы не унимались: «…лидер «Солидарности» Лех Валенса объявил вчера, что Нобелевскую премию Мира передаст монастырю Свята Гура в Ченстохове…»

– Я бы себе оставил… – вздохнул Краскин.

– Ну и жмот!

– «…Судьба корреспондента «Литературной газеты» Олега Битова, бесследно исчезнувшего четырнадцатого сентября в Венеции, куда он по командировке прилетел на Международный фестиваль, остается неизвестной. По некоторым сведениям, Битов попросил политического убежища в одном из посольств, но информация пока не подтверждена никакими заявлениями беглеца. Он позвонил с неустановленного номера своему брату, писателю Андрею Битову, и сообщил, что с ним все в порядке. Мы связались по телефону с Андреем, он не подтвердил и не опроверг данную информацию».

– Знаешь Олега Битова? – спросил я Влада.

– Знаю.

– Мог сбежать?

– Мог.

– А я наши горы ни на что не променяю! – прослезился Краскин.

– Ну и мудак… Главное не горы, а люди!

Мы еще выпили за моря, горы, людей, женщин и девушек.

– «…Андрей Тарковский в письме, посланном на днях отцу, известному советскому поэту Арсению Тарковскому, так объяснил свое нежелание возвращаться из творческой командировки в Италию, куда его направило Госкино: «… Я не знаю, кому это выгодно таким образом толковать тяжелую ситуацию, в которой я оказался благодаря многолетней травле начальством Госкино, и в частности Ермашом – его председателем. Может быть, ты не подсчитывал, но за двадцать с лишним лет работы в советском кино около 17 лет я был безнадежно безработным. Госкино не хотело, чтобы я работал. Меня травили все это время, и последней каплей стал скандал в Каннах, где было сделано все, чтобы я не получил премию за фильм «Ностальгия»…»

– Это он папе пишет? – уточнил Влад.

– Папе.

– А такое впечатление, что человечеству… К нам, в Союз, из Венеции письмо идет недели две, если без задержки. Как оно на «Голосе Свободы» раньше оказалось?

– Не важно. Но премию он вроде как получил? – засомневался Краскин.

– За режиссуру, – вспомнил я. – А хотел Гран-при…

– Хотеть не вредно, – отозвался Золотуев. – Семнадцать лет простоя. Это сильно! Погоди, сколько фильмов Тарковский снял за двадцать лет? «Рублев», «Солярис», «Сталкер», «Зеркало»…

– «Иваново детство», – подсказал Краскин.

– Разве его?

– Его.

– Получается, пять картин.

– Шесть. «Ностальгия».

– Эта не считается.

– Почему не считается? За наш же счет снимал.

– Откуда ты, Лева, все знаешь? Выходит, один фильм в четыре года, – подытожил Золотуев. – Не так мало.

– Меньшов три снял, – добавил я.

– Что там Меньшов! Сам Бондарчук меньше снял.

– Не меньше! С «Красными колоколами» тоже выходит шесть, – возразил осведомленный Краскин, не пропускавший кинофестивалей. – А он на десять лет старше Тарковского.

– Зато Бондарчука не травят. В орденах, как в сбруе, – вставил я.

– Меня бы так травили, как Тарковского! – вздохнул опальный Золотуев и разлил по стаканам оставшуюся водку.

– А откуда все-таки у них письмо к отцу? Он его сначала радиостанциям, что ли, продиктовал, а потом папе отправил? – удивился Лева.

– Может, передал кто-нибудь? – со значением спросил я, глянув в глаза альпинисту.

– Тихо! – цыкнул Влад. – Начинается…

– «…Как нам сообщили из Москвы, там сегодня конфузом закончилась попытка исключить из партии за острую рукопись «Крамольных рассказов» лидера деревенской прозы, официального русского националиста Алексея Ковригина. Исключение инициировано по указанию генсека Андропова, которого возмутил рассказ, где он сам выведен в неприглядном свете. Рукопись была перехвачена КГБ во время попытки передать ее на Запад и положена на стол партийному лидеру, не чуждому изящной словесности. По некоторым сведениям, он сам сочиняет стихи в свободное от работы время. Однако, несмотря на беспрецедентное давление со стороны ЦК КПСС, решение об исключении на заседании парткома Московской писательской организации не прошло с перевесом всего в один голос. Имя смельчака нам выяснить пока не удается. Вероятно, персональное дело Ковригина будет теперь, когда генсек Андропов пришел в себя, разбираться на Политбюро. По непроверенным сведениям, писатель, не отдавший свой голос палачам русской литературы, уже задержан органами…»