Юрий Поляков - Веселая жизнь, или Секс в СССР

Глядь-поглядь: продулся снова.

Обманули дурака.

В партком, дожевывая, вошел Ковригин под конвоем Сазановича.

– Получите, – процедил бывший нелегал и удалился в свой угол, как в изгнание.

– Здравствуйте, люди добрые! – низко поклонился литературный злодей.

Все посмотрели на возмутителя спокойствия с недоумением. Обычно импортно-щеголеватый, сегодня вождь деревенской прозы был одет в полном соответствии с жанром: кургузый синий пиджачишко, вытертые серые брюки с пузырями на коленях, застиранная клетчатая рубаха навыпуск. Бульдожьи мыски стоптанных башмаков по-клоунски загибались вверх. К тому же Ковригин несколько дней не брился, оброс белесой щетиной и стал похож на сельского лодыря, вызванного за прогулы в правление колхоза. Не хватало только засаленного картуза на голове.

– Садитесь, Алексей Владимирович, – строго попросил Шуваев.

– Постою, коль набедокурил… – нажимая на «о», отозвался он.

Сухонин и Лялин тревожно переглянулись, а Зыбин и Капа перешепнулись. На лицах остальных зрителей появилось такое выражение, словно фокусник на арене вынул из-под покрывала не привычного кролика, а змею.

– Какие будут вопросы к коммунисту Ковригину? – выждав, спросил секретарь парткома.

Некоторое время все молчали. Наконец вскочила Метелина:

– Алеша, скажи, что плохого сделала тебе Советская власть?

– Лично мне ничего плохого. Только хорошее.

– Зачем же ты, зверь, написал этот пасквиль?

– Жестоко ошибся. Сердечно раскаиваюсь. – он приложил руку к груди: знаменитого перстня на пальце не было.

Все оторопели, как если бы змея оказалась вдобавок еще и трехголовой.

– Но ведь на комиссии вы говорили совсем другое! – взвился Флагелянский.

– Говорил. Не отпираюсь. Заблуждался в гордыне. Теперь осознал неправоту бессонными ночами. Разоружаюсь перед партией.

– Врешь ты все! – крякнул Борозда.

– Могу побожиться! – заозирался Ковригин, точно ища в парткоме икону.

– Отставить! Не в церкви, – остановил Шуваев. – Есть еще вопросы по существу?

– У меня есть по существу, – встал Дусин. – Алексей Владимирович, как же вы в глаза нам смотреть будете после того, что написали?

– А как великий Горький смотрел после «Несвоевременных мыслей»? Воротился из эмиграции в страну Советов и смотрел за милую душу.

– Вы читали «Несвоевременные мысли»? – удивился Палаткин.

– Доводилось.

– И где же достали?

– Там же, где и вы, уважаемый, в Спецхране по допуску.

Тут в дверь заглянула испуганная Мария Ивановна:

– Теодор Тимофеевич, «вертушка». Срочно! Третий раз звонят.

– Без меня не голосовать! – бросил Сухонин, вскакивая. – Поговорите еще, пообсуждайте! – и державно потрусил из кабинета.

Некоторое время трибунал молчал, озадаченный нежданными ответами. Гневных и обличительных вопросов было заготовлено много, но какой смысл их задавать, если провинившийся кается напропалую?!

– Можно? – снова подняла руку Метелина.

– Пожалуйста, Эра Емельяновна.

– Зверь, ты и в самом деле считаешь Афганистан ошибкой? Мы потеряли там столько замечательных мальчишек и теперь должны просто так уйти оттуда? Ты же об этом говоришь Андропову.

– Не я, а мой герой.

– Ну, вы нам-то не вкручивайте! – сварливо одернул Флагелянский.

– Упаси бог! Вам, уважаемый, есть кому вкручивать…

– Что-о-о?!

– …А современникам любая война кажется ошибкой, ведь люди же гибнут – мужья, сыновья, братья… Потомки разберутся.

– И Великая Отечественная война была ошибкой? – зловеще спросил Борозда.

– Конечно, – потупился Ковригин.

– Нет, вы слышали! – взвизгнул Флагелянский, который после слов про «вкручивание» посинел от ярости.

– Позор! Гнать его из партии! Двурушник! – раздались голоса.

– Кто цэрэушник? – проснулся Гриша Красный.

– Никто, тут все свои! – проорал ему в слуховой аппарат Борозда.

– Если бы мне выдали сейчас пистолет… – вскочила Метелина.

– Давайте без крови, Эра Емельяновна! – Шуваев поднял руку, призывая к спокойствию. – Алексей Владимирович, ты соображаешь, что сказал?

– Конечно, еще вроде не в маразме.

– Тогда объяснись!

– Война была явной ошибкой… – в его маленьких глазах мелькнула насмешка, – …со стороны Гитлера, и стоила ему эта ошибка головы.

– Ай, молодец, вывернулся! – крякнул от удовольствия Ардаматов. – Когда я был в Уругвае, мне показывали дом, где этот изверг жил после войны. Улизнул, сволочь, вместе с Борманом!