Юрий Поляков - Веселая жизнь, или Секс в СССР

– Исключить! – выпалил Флагелянский, пока я собирался с духом.

– Правильно! – подхватил Ардаматов. – Будет свою корейку беспартийным доедать.

– Тем более, что имеется решение комиссии, – веско добавил Палаткин. – Не так ли, Георгий Михайлович?

– Так… – промямлил я.

– Когда мне выдали пистолет… – вскочила Метелина.

– Хватит про пистолет, – оборвал ее Шуваев. – Я на себе два года пулемет таскал. И что теперь? Какие еще предложения?

– По-моему, достаточно выговора… – прошелестела Ашукина.

– Хватит выговора, – поддержал Зыбин.

– Но вы же сами, Капитолина Петровна и Виталий Дмитриевич, подписали заключение комиссии с рекомендацией – исключить! – вскочил парторг. – Как же так? Вы отказываетесь?

– На комиссии Ковригин вел себя иначе, вызывающе, а теперь он сожалеет о содеянном. И я изменила мою точку зрения. Прошу занести в протокол…

– О чем он сожалеет? О том, что хотел передать рукопись за границу? – гневно усмехнулся Палаткин. – Я этого не услышал.

– Не доказано! – буркнул Зыбин.

– А то, что рукопись была завернута в свежий номер «Франкфуртер альгемайне», тоже не доказано? – сардонически усмехнулся драматург.

– Мартен Минаевич, вы вот все время какие-то импортные таблеточки кушаете, возможно, от геморроя, но из этого не следует, что новую пьесу о Ленине за кордон собираетесь передать! – возразил Шуваев. – Так ведь?

– При чем здесь таблетки? Я недомогаю! – он побледнел от обиды.

– Пошутил, пошутил, не серчайте, к слову пришлось, – заулыбался секретарь парткома. – Ну, товарищи, все ясно: у нас есть два предложения. Голосуем в порядке поступления. Кто за то, чтобы исключить Ковригина из рядов КПСС? Арина, считай!

Поднялись руки, одни сразу и решительно, другие чуть помедлив. За исключение проголосовали: Палаткин, Флагелянский, Ардаматов, Метелина. За выговор: Ашукина, Зыбин, Выхухолев, Борозда, Застрехин. Шуваев и Дусин воздержались. Гриша Красный как поднял руку в самом начале, так и держал до конца, поэтому его тоже сочли воздержавшимся.

– Получается, большинство за выговор, – растерянно доложила Арина.

– А вот и нет, вы Сухонина не посчитали! – вскочил Лялин. – Он за исключение. Приплюсуйте немедленно!

– С голосом Теодора Тимофеевича выходит поровну: пять на пять, – кивнул Шуваев.

– Ничья! – захохотал Борозда. – Гитлер капут!

– Тут что-то не так… – занервничал Папикян. – Не сходится. Кто-то не проголосовал…

И все посмотрели на меня.

– В чем дело, товарищ Полуяков? – возмутился Флагелянский. – Уснули?

– Задумался… – промычал я, поднимая мертвую руку.

– Ох, Жоржик, как же ты меня напугал! – Лялин вытер со лба испарину. – Арина, пишите: шесть за исключение, пять за выговор, трое – воздержались.

– Я… я… я… тоже… за выговор… – Мой жестяной голос прозвучал откуда-то сверху, точно из репродуктора.

– Что-о? – грозно изумился Палаткин.

– Георгий, ты соображаешь, что делаешь? Ты председатель комиссии! – раненым голосом вскричал Папикян. – Ты ставишь на себе крест, мальчик!

– Николай Геворгиевич, не надо давить на членов парткома! – предостерег Шуваев.

– Ну, что ты, Володя, я не давлю, я предупреждаю юношу о последствиях.

– Предупредил?

– Предупредил.

– Вот и хорошо. Арина, заноси в протокол! – торжествуя, приказал Шуваев.

– Уже занесла! – радостно отрапортовала она.

– Что вы наделали?! – схватился за голову Папикян.

– Приняли решение, – отрезал секретарь парткома. – Зовите Ковригина. Нет, стойте, я сам позову…

Вскоре он ввел за руку жующего классика, вернулся на председательское место и объявил, с трудом удерживая на лице строгое выражение:

– Ну, вот что, Алексей Владимирович, члены парткома, учитывая твой вклад в советскую литературу и чистосердечное раскаяние, проявили снисхождение и оставили тебя в рядах нашей партии. Мы ограничились выговором, надеясь, что ты, так сказать, решительно отмежуешься от совершенного и в новых книгах явишь свое подлинное лицо большого русского советского писателя…

– Ты уж, зверь, нас не подведи, оправдай доверие! – добавила Метелина.

– Отмежуюсь, явлю и оправдаю, – окая, подтвердил тот. – Вот только дожую. Спасибо, люди добрые! – Вождь деревенской прозы снова в пояс поклонился. – А выговор-то какой, стало быть, мне вчинили?

– Ты о чем, Леша?

– Да все о том же, Володенька. С занесением аль без занесения? – со знанием дела уточнил он.

И тут все в изумлении переглянулись, сообразив, что упустили самое главное. Нынешний читатель понятия не имеет о партийных взысканиях того времени, способных до неузнаваемости изменить человеческую жизнь, как экскаватор соловьиный сад. Чтобы стала понятна оторопь парткома, я должен дать некоторые исторические объяснения. Ничего не поделаешь.