Дана Делон - Непрожитая жизнь

– Ты только не пойми меня неправильно, но вы с ним даже чем-то похожи. Оба немного не от мира сего, и говоря «немного», я преуменьшаю, – улыбается он.

Мое сердце останавливается и падает куда-то в черную бездну. Я молчу, я по-прежнему молчу. Рафаэль заслуживает того, чтобы знать правду, но меня парализует страх, который угрожающе шепчет: «А что если он уйдет? Что ты будешь делать тогда? Готова ли ты его отпустить?» Мне хочется плакать от собственной слабости. Нет, Рафаэль, я не готова тебя отпустить. Не готова потерять тебя. Я крепко обнимаю Рафаэля, утыкаюсь носом в его шею, вбирая в себя его аромат. Мне просто физически необходимо быть с ним рядом, настолько близко, насколько это вообще возможно.

– Леа, – шепчет он, – если ты когда-нибудь захочешь поговорить, – он замолкает, нервно сглатывая, – рассказать, что творится у тебя дома, – он внимательно смотрит на меня своим глубоким взглядом, – я всегда готов выслушать.

Резкая смена темы застает меня врасплох, и я качаю головой:

– Откуда ты знаешь, что у меня дома не все благополучно?

– Квантан еще тогда рассказал, что ты сбежала из дома и не захотела возвращаться. Он переживал, что отпустил тебя.

Я молча киваю.

– Ты должна знать, что я хочу быть с тобой и знать о тебе все. Я доверяю тебе и хочу, чтобы ты тоже мне доверяла.

Его слова болью отзываются в моей душе. Сердце сжимается, на глазах наворачиваются слезы.

– Ты доверяешь мне? – отрывисто, тихим голосом спрашиваю я, не зная зачем и не понимая, как эти слова слетели с языка.

Он целует меня в щеку и хрипло говорит:

– Я не просто доверяю, я верю тебе.

Я чувствую, как по щеке катится одинокая слеза. Рафаэль вытирает ее ладонью.

– Когда будешь готова, расскажи, – произносит он, поняв меня по-своему, – а сейчас давай спать.

Он поправляет наш плед, закрывает глаза, и спустя минут десять его дыхание становится размеренным и спокойным, но я вся сжалась и внутри, и снаружи. «Я верю тебе», – эхом звучат во мне его слова. Верю. Верю. Вновь и вновь. Я зажмуриваюсь, стараясь отвлечься, но тщетно. «Я расскажу ему», – решаю я тогда, открываю глаза и смотрю на его лицо. Такое безмятежное, спокойное, прекрасное. «Готова ли ты потерять его?» – опять спрашивает меня страх, и я тянусь к Рафаэлю, обнимаю его и судорожно ловлю воздух ртом. Нет. Нет. Не готова.

Все утро мы проводим под яблоней. Трава мокрая после вчерашнего дождя, но это нас не останавливает. Мы стелим два пледа и, прихватив круассаны и фрукты, лежим под цветущим деревом, дыша свежим прохладным воздухом и запахом мокрой травы. Небо над нашими головами пасмурно-серое, ветерок колышет маленькие белые цветочки, а мы лежим под ними и слушаем пение птиц.

И мы целуемся, целуемся без конца… и обнимаемся. Мне никак не оторваться от него, мои губы онемели и немного болят, но это такая приятная боль! Мы просто не можем остановиться, не можем перестать нежно касаться друг друга. Его запах, его улыбка, его глаза… Я бы хотела остановить время и остаться на всю жизнь в этом мгновении, но секунды безжалостны, они бегут вперед, оставляя все в прошлом…

В четыре часа дня мы подъезжаем на мотоцикле к кованым воротам особняка бабушки Делион, и я грущу. Мне понравился мир, где Рафаэль принадлежит мне одной, где существуем только он и я.

Рафаэль припарковывает мотоцикл, снимает шлем, и мы слышим гул. Громкий, настойчивый, неприятный.

– Мои родители улетают, – громко говорит Рафаэль.

Я удивленно смотрю на него:

– Мы должны попрощаться?

– Если успеем.

Он помогает мне слезть с мотоцикла, мы идем куда-то по узкой дорожке, и я впервые в жизни вижу так близко настоящий вертолет. Перед ним стоит вся семья, его винты уже раскручиваются. При виде нас Пьер что-то говорит, но в нарастающем гуле его слова до меня не долетают. Очевидно, все прощаются. Родители кузенов что-то говорят своим детям. Мы с Рафаэлем подходим ближе, и радостная улыбка на лице Изабеллы немного выбивает меня из колеи, но я, конечно, понимаю, что улыбается она ему, а не мне. Изабелла подходит к сыну и крепко обнимает его.

– Как хорошо, что ты успел, – она целует Рафаэля в щеку, и я вижу, как он смущенно ей улыбается. – Я люблю тебя и горжусь тобой. Запомни, ты – моя гордость. Самое лучшее, что случалось в моей жизни. – Изабелла похлопывает его по груди. – Лучше сына нет ни у кого.

Рафаэль опускает глаза и прикусывает губу. Ему явно не по себе, он не из тех, кто легко принимает комплименты. Я вижу, что слова матери заставляют его почувствовать себя виноватым. Да, именно чувство вины мелькает у него в глазах, а еще – неловкость и легкая грусть. Изабелла с искренней улыбкой в очередной раз обнимает Рафаэля, и он обнимает ее в ответ. Мое сердце сжимается, потому что в последний раз меня так обнимала бабушка, и с тех пор прошло четыре года. Я никогда не слышала от матери слов о любви и гордости, да и сама я – не тот человек, которому легко обнимать, говорить приятные слова и дарить тепло. Мне всегда было сложно общаться с матерью, даже просто разговаривать с ней, в наших отношениях неизменно присутствовала некоторая неловкость, а еще – недовольство, раздражение, злость. Каждый раз, находясь с ней в одной комнате, я ждала очередного нападения. Ждала, когда в мой адрес посыплются слова недовольства и упреки. Я помню ощущение, когда заходишь домой и съеживаешься, не зная, куда спрятаться, и миллион раз задавая себе один и тот же вопрос: где найти выход из этого лабиринта? Выхода просто нет. Чтобы я ни делала, как бы ни пыталась себя изменить, этого всегда было мало. Моих удач никто не замечал, зато каждый промах рассматривался под лупой и сопровождался нотациями. Возможно, мать и отчим так самоутверждались, но я постоянно жила с чувством вины. Мне так и хотелось крикнуть маме: «Прости, что я родилась и тебе приходиться меня терпеть». А потом мне надоело так жить. Мне надоело пытаться понять, в чем дело, что со мной не так. Надоело подстраиваться и прикидываться дурочкой, которая ничего не понимает. Мне просто стало все равно.