Евгений Мороков - Мыс Плака

Бутылка вина выпита, а значит, пора идти дальше. Лиза побежала вперёд, прыгая от камня к камню, словно ребёнок, собирающий листья ореха во дворе. Я плёлся за ней, думая о том, как приятно будет спускаться вниз, вспоминая крутой подъём в такую жару. Никогда не знал названия цветов (особенно полевых), а в горах их оказалось много. Один за другим: синий, белый, жёлтый, о, а вот и сиреневый. Я собирал их, срывая по одному цветку, пытаясь создать уникальный букет, пряча его за спиной, когда Лиза оборачивалась, чтобы не потерять меня из виду. Она любила горы, любила настоящую красоту мира, которая давно вылетела из памяти людей. Это было очищение, куски грязи, отрывки фраз выходили из нас через пот, поднимаясь выше к небу, и растворялись. Голоса исчезли, лица потеряны, теперь лишь твоё «Я».

Я догнал Лизу, обнял её сзади, преподнося букет из полевых цветов.

— Надеюсь, вы любите сорняки.

— Дурак ты! — смеясь, сказала она. — Это полевые цветы. Они прекрасны.

— Пусть будет так.

Она взяла их и поцеловала меня.

— Я их высушу и буду хранить.

— Обычно цветы выкидывают.

— Они необычные, дуралей, пора бы знать это.

Горы — это игра в прятки, где ты прячешься до тех пор, пока сам не решишь сдаться. Мы сдались около пяти вечера, отправились на остановку, через худые улицы, обвешанные виноградом и орехами. Когда мы подошли к остановке, руки у меня были жёлтые от скорлупы грецких орехов. Пятнадцать лет назад я боролся с этим при помощи лимона и соды, чтобы в школе не выглядеть придурком. Придётся вспомнить былые деньки, завтра ведь рабочая смена.

На автовокзале никогда не бывало скучно. Мы наткнулись на двух полицейских, пытающихся в довольно мирной манере общения забрать в хлам пьяного паренька на глазах у его дяди, который только разводил руками и пытался что-то сказать либо предложить сотрудникам полиции. Нет, нет и нет. Никаких взяток в нашей стране при свете дня, под взглядами народа. Хотя чего наш народ только не видел. Одной взяткой больше, одной меньше — всего лишь плевок в колодец. А у полицейских и выбора нет. Если не возьмут взятку — не поверят люди, назовут козлами, а если возьмут, так хоть по делу назовут. Несколько бомжей раскинулись на железных стульях, выпрашивая у Господа время, чтобы пожить вдоволь. Цыганка, как кенгуру, таскала ребёнка в кармашке, выпрашивая мелочь на хлеб. «Ребёнок голодает!» — говорила она, забыв снять золотые серёжки с ушей. Раз нельзя жить без обмана, так почему бы не обманывать постоянно? Зачем человеку правда, если он плюёт в лица людей?

Автобус отходил через два часа. Других вариантов не было. Да и плевать, мы отправились перекусить на набережную. Два пива, две шаурмы и картошка фри — лучший ужин после прогулок в горах. Мы уселись в открытой столовке с кучей людей, пожирающих вместе с нами шаурму, запивая ледяным пивом, усыпанным водяными пупырышками. Музыка играла для фона, ведь на сцене выступали аниматоры, зазывающие прямо в ад. «Приходите и попробуйте», «У нас сегодня скидки» — такая уж работа, вылизывать бордюры, целовать обувь. Я сделал добрый глоток расслабляющего напитка и откинулся на спинку стула. Люди, держащие шаурму двумя руками, пугали меня, они словно пожирали младенцев, завёрнутых в простыню из лаваша. Хрясь, кусок морковки свисает с лаваша. Хрясь, внутренности из капусты посыпались на стол. Грязные рты залиты томатной кровью. Хрясь, хрясь, хрясь.

— Это всё не повторится. — Голос Лизы разбудил меня.

— Ты о чём? — спросил я.

— Обо всём этом! — Она оставила шаурму на кульке, раскинула руки и подтянула правую часть губы, приспустив веки.

— И хорошо, пусть никогда ничего не повторяется, чтобы остаться идеальным.

— Да… Жаль, что только здесь это и может быть идеальным.

— Прелесть курортных романов.

Мы улыбнулись.

— Почему всё всегда рушится? Почему с этим ничего нельзя поделать? — В правой руке она держала бокал, создавая в океане цунами.

— У всего есть предел. Наверное, наш предел уже давно наступил, просто мы не хотим в это верить.

— У всего есть предел… — Маленький глоток. — Может быть, но мне бы не хотелось, чтобы мы забыли друг о друге.

— Мы не сможем. — Я коснулся её руки. Ненавижу, ненавижу себя за причинённую боль.

— В шестьдесят лет ты будешь всё такой же ворчун. Хочу это видеть.

— Я и сам бы хотел это увидеть. — Смех. Смех — это падение на матрас со второго этажа, когда больно, но понимаешь, что без него было бы куда хуже.

Вечер захватил город. В автобусе мы разделили с Лизой наушники. Я включал песни и отбивал ритм правой рукой на её левой коленке. Пошёл дождь, и водитель сбросил скорость, чтобы не вылететь на серпантине. Свет в салоне потух. Лиза захватила всю правую часть, прильнула к плечу и закрыла глаза. За окном пел дождь, как в тот день, когда мы только ехали с Арчи и я не знал ничего об Утёсе. Капли разбивались на окне, соединяясь друг с другом. Тоска внутри, холодное волнение. Почему так страшно, когда так хорошо? Это пройдёт, это всего лишь маленький кусочек времени, завтра вечером её уже не будет. Она уедет, оставив измотанную душу, которая пыталась вылечиться. Я продолжил отбивать ритм правой рукой, пытаясь прочувствовать каждый сантиметр левой ноги. Раз, раз, раз, два, три.