Валерий Примост - Люди Джафара

Когда командиры закончили, было дано слово начальникам служб и кафедр, потом — офицерам Управления. Но все они — буквально все — воздержались. Это была не их война и впустую расходовать боеприпасы им не хотелось.

Но если честно, как выступления командиров, так и молчание остальных не имели ровно никакого значения: всё-равно здесь всё решал только один человек — генерал. Обычно он принимает решение, а все голоса Совета плавно и корректно склоняются на ту чашу весов, где уже покоится его стапятидесятипятимиллиметровый голос.

А генерал-то как-раз решения о моём отчислении принимать и не хотел: для него это обернулось бы порцией вливаний из Москвы.

Поэтому он обдумал все обвинения в мой адрес, тяжело взглянул на меня и пробасил:

«И всё же мне хотелось бы услышать ваше мнение, товарищ курсант. Ответьте мне — конкретно, без увиливаний — хотите вы учиться в этом училище или нет?»

Я пробежался взглядом по лицам офицеров и в глубине души усмехнулся. Я прекрасно понимал, чего они в этот момент от меня ждут, какая моя реплика должна сейчас прозвучать по сценарию. Что-то вроде:

«Товарищ генерал-майор! Товарищи офицеры! С величайшим прискорбием хочу довести до вашего сведения, что в полной мере осознаю, насколько неправльно вёл себя во взаимоотношениях с командирами и начальниками, а также с сослуживцами по подразделению, насколько недостойно будущего офицера относился к выполнению уставных требований и приказаний командиров и начальников. Прошу дать мне возможность загладить и искупить мои ошибки и недочёты по службе отличным поведением и образцовой успеваемостью. Обещаю в кратчайшие сроки исправиться и заслужить похвалу и одобрение моих командиров и начальников…»

Примерно этого от меня и ждали. А я вспомнил о том, что когда закончится Совет, всё пойдёт по-старому, как ни в чём не бывало — и снова они будут иметь надо мной власть, власть, тем более полную, что я отдамся им добровольно, — и снова мне придётся спать на соседних койках с предателем-Пирогом, и подчиняться Джафару, и самому становиться Джафаром на всю свою жизнь, а потом, после училища, я буду обречён ещё на двадцать пять лет подобного безумия…

Поэтому мой ответ на вопрос генерала оказался совсем не тем, какого от меня ждали, и этот ответ оказался гораздо более кратким. Я просто сказал:

«В этом училище, товарищ генерал-майор, я учиться не желаю!»

Впрочем, конечно же, документы на отчисление подали не по нежеланию, а по недисциплинированности. А поскольку пакет компромата Джафаром был подготовлен очень даже добротный, то отчисление моё не заставило себя ждать.

А пока я собрал вещички, перешил погоны на солдатские и был направлен — рядовым — в наш же, училищный, дивизион обеспечения учебного процесса, где и должен был находиться до направления в линейную часть для дослуживания.

И как-раз тогда, когда мои одногодки-четверокурсники получали на торжественном построении свои офицерские погоны, я наконец убыл дослуживать. В зенитно-ракетный полк, под Кременчуг.

Мне пришлось провести там ещё какое-то время, пока на соответствующем уровне решался вопрос моей демобилизации, и со всей ответственностью скажу — эта служба в линейной части была настоящим курортом в сравнении с училищем. И в этой службе был ещё один весомый плюс — поблизости не было Джафара.

Правда, командир полка желал сделать меня старшиной батареи и отправить на четвёртый курс в Оренбургское или Ленинградское зенитно-ракетное училище. Но я отказался. Мне хотелось поскорее развязаться со всем этим. Поскорее вернуться в нормальный мир.

Перед Маринкиным домом простоял минут пятнадцать, безвольно сдавшись на милость романтической ностальгии, своего кратковременного победителя.

Ни Маринки, ни Нины Марковны в такое время дома быть не могло, иначе я ни за что не позволил бы себе до такой степени… э-э… «демаскироваться на местности» (тьфу, чёртов Джафар, чтоб ему пусто было!)

Вот она, моя «отдушина» — грязно-коричневые стены, покрытая шифером двухскатная крыша, беленькие занавесочки с рюшиками на окнах. Маринку видеть не хотелось — я ведь собственноручно убил её чудесную мечту о сказочном принце в новенькой лейтенантской форме и о золочёной карете дальнего следования.

Сейчас всё то, что раньше имело смысл — плохой ли, хороший, — стало бессмысленным, всю жизнь надо было начинать сначала, с чистого листа. И пока на этом листе не было имени милой полтавской девушки. Для того, чтобы она заняла своё место в моей жизни, у меня, для начала, должна была появиться жизнь. А пока я только и успел, что научиться дышать полной грудью. Или надеялся, что научился.