Валерий Примост - Люди Джафара

Он ругал и бил тебя всегда, сколько я себя помню. И это было действительно страшно. Первый раз я всупился за тебя и по-настоящему подрался с ним, когда мне было четырнадцать лет. Последний раз — через три года, за месяц до его смерти.

Я отлично помню тот последний раз. Тогда он был недостаточно пьян, чтобы я смог победить его. И он сшиб меня с ног и ухватил за горло, и я понял, что сейчас он меня убьёт.

И вдруг он отпустил меня. Он плакал. Грубый мужчина, он стоял передо мной, опустив руки, и слёзы катились по его щекам. «Сыночек, — бормотал он, и в его глазах не было злобы, — сыночек… прости меня… я ведь чуть тебя не…»

В тот момент я понял, что больше никогда не смогу поднять на него руку. Потому что под грязью раздавленной судьбы разглядел в нём его самого, настоящего…

Он погиб через неполных пять недель — попал под машину, когда, по обыкновению совершенно пьяный, возвращался домой из этого своего ресторана.

Ты не плакала на похоронах, мама. Ты слишком много плакала, пока он был жив. И я не плакал. Потому что считал его неудачником. И был уверен, что у меня-то всё-всё будет по-другому.

Но ты до смерти боялась повторения. И поэтому, когда я, одурманенный военной романтикой Фарсала и Маренго, подал документы в военное училище, ты была совершенно счастлива. Ибо что в твоём представлении могло быть лучше, надёжнее и почётней карьеры военного?

Ах, мама, если бы ты знала, что скрывается в действительности за шикарной упаковкой цвета хаки!

Мама, бедная мама…

Чудесным весенним вечером, дня через два после комсомольского собрания, я шёл в сопровождении своего персонального командира взвода в направлении штаба училища. Шёл на последний, кульминационный акт этого спектакля, на Совет училища.

И шёл, честно говоря, как-то вяло, нерешительно: вроде всё уже решил, чётко и бесповоротно, ещё в ту памятную ночь у Маринки, а всё же осталась внутри какая-то чревоточинка, какой-то неприятный холодок неуверенности. Дескать, конечно, всё невмоготу, уходить надо однозначно, вопрос закрыт, но…

И вдруг увидел двух мальчишек, двух сорванцов, из тех, которые играют в войну в полутёмных подвалах и подкладывают самодельные хлопушки на трамвайные рельсы. Эти молодцы шли прямо по верху забора, время от времени хватаясь для устойчивости за ветки деревьев.

Пацанята были такие симпатичные, такие ЖИВЫЕ, что я невольно приостановился, чтобы понаблюдать за ними.

Взводный, конечно, тут же занервничал:

«Вы чего это, товарищ курсант? Продолжать движение!»

А я даже улыбнулся от удовольствия: настолько неестественно выглядел этот бравый советский офицер в сравнении с теми мальчишками на заборе.

И тут вдруг оказалось, что ветки на их пути уже закончились, а разве без веток далеко уйдёшь?

«Прыгаем?» — спрашивает один парнишка.

«Куда? В училище?» — уточняет другой.

«Та-а… — равнодушно тянет первый. — Там нечего делать…»

И они спрыгнули по ту сторону забора.

Меня как прострелило: вот она, мудрость, вот оно, знамение! Недаром говорится, что устами младенца… и всё такое. Теперь у меня уже не оставалось никаких «но»: я верил этим мальчишкам. Я и сам был точно таким же лет десять назад.

Да, теперь у меня не было сомнений. Абсолютно. А была только уверенность в правильности своего выбора и ещё немного лукавой гордости: ага, все эти «фуражка-звёзды» в штабе, которые собрались и ждут меня, они сидят там толпой, чтобы принять решение о моей дальнейшей судьбе; и знать не знают, бедняги, что такое решение только я могу принимать, я один, самолично, и никто другой; и ещё не знают, что я такое решение уже принял.

Совет училища — собрание очень представительное. В него входят кроме всех высших чинов Управления также начальники всех служб и всех двенадцати учебных кафедр, а также все мои прямые командиры — от командира дивизиона до командира отделения включительно. Возглавляет Совет училища лично генерал-майор Старун.

И полномочия у Совета серьёзные — именно этот орган решает, подавать документы того или иного курсанта на отчисление или нет.

«Мой» Совет училища проходил по стандартной схеме. Сначала выступали мои прямые командиры. И уж конечно, глядя на Джафара, выплеснулись они по полной программе. Впрочем, разумеется, больше всех «метал икру» сам Джафар. О, досье у него было подготовлено что надо! Он вспомнил всё — даже то, что я когда-то на первом курсе, сразу после КМБ, начальнику службы тыла честь отдал не по Уставу.