Луиза Эрдрих - Круглый дом

– Меня изнасиловали, Бэзил!

Отец не шевельнулся, не взял ее за руку, не попытался утешить. Казалось, он остолбенел.

– Нет никаких доказательств того, что это он сделал. Никаких! – прохрипела она.

Отец наклонился к ней.

– Вообще-то есть. Мы же сразу поехали в больницу. И есть твои воспоминания. И еще кое-что. У нас есть…

– Я все помню!

– Рассказывай…

Отец не оглянулся на меня, потому что неотрывно смотрел прямо в мамины глаза. Наверное, если бы он отвел взгляд, мама навсегда замкнулась бы в молчании. Я съежился на стуле, постаравшись стать невидимым. Мне и не хотелось присутствовать там, но я знал: стоит мне скрипнуть стулом, как я уничтожу возникшее между ними силовое поле доверия.

– Мне позвонили. Это была Майла. Я знала про нее только от членов ее семьи. Она редко тут появлялась. Девушка, совсем юная. Она начала процесс оформления принадлежности к племени для своего ребенка. Отец ребенка…

– Отец?

– Она внесла его в свидетельство, – прошептала мама.

– Ты не помнишь его имя?

Мама молчала – рот приоткрыт, глаза пустые.

– Продолжай, дорогая, продолжай. Что было дальше?

– Майла попросила встретиться в круглом доме. Машины у нее не было. Она сказала, что от этой встречи зависит ее жизнь. И я поехала туда.

Отец шумно вздохнул.

– …Я остановилась на участке, заросшем бурьяном, выключила мотор. И пошла к дому, а когда уже поднималась вверх по склону, он меня схватил и повалил. Выхватил ключи из рук. Потом достал мешок и быстро напялил мне на голову. Мешок был из легкой материи розового цвета, свободный, может быть, это была наволочка. Но он за секунду надел его, натянул мне на плечи, я ничего не могла видеть. Он связал мне руки за спиной. И начал допытываться, где папка. А я сказала, что нет никакой папки, что я не понимаю, о какой папке идет речь. Тогда он развернул меня и повел… Он держал меня за плечи и направлял: переступи через ствол, поверни туда… Он меня куда-то привел…

– Куда? – спросил отец.

– В какое-то место…

– А поточнее?

– Какое-то место. Там все и произошло. Он же надел мне на голову мешок. И изнасиловал. В каком-то месте.

– Ты шла в гору или под гору?

– Я не знаю, Бэзил.

– Через лес? Ты слышала шуршание листвы?

– Не знаю.

– А какой был грунт? Гравий? Трава? Там была ограда из колючей проволоки?

Мама хрипло закричала и кричала до тех пор, покуда ей хватало воздуху. Потом наступила тишина.

– Там сходятся земельные участки трех типов, – стал с усилием объяснять отец дрожащим голосом. – Земля, находящаяся в племенном трасте, земля штата и частная земля. Поэтому я и спрашиваю.

– Ты можешь наконец снять с себя судейскую мантию? Забудь про свои юрисдикции! – прохрипела мама. – Я не знаю!

– Ладно, – кивнул отец. – Ладно. Продолжай.

– Потом, после всего… Он поволок меня к круглому дому. Это заняло какое-то время. Может, он водил меня кругами? Мне было плохо… Я не помню. В круглом доме он меня развязал и снял с головы мешок. Это оказалась… наволочка, обычная розовая наволочка. И тут я ее увидела. Майлу. И ее дочурку, играющую на земляном полу. Девочка подняла ручки вверх к лучу света, бьющему сквозь щели между бревен. Она только-только научилась ползать, и ее ручки еще были слабыми, но все же она доползла до матери. Девушка была индеанка, и это она мне звонила. Она приезжала ко мне в пятницу и подала заявление. Тихая такая девушка с милой улыбкой, красивыми зубами, с розовой помадой на губах. У нее была симпатичная стрижка. Вязаное бледно-пурпурное платье. Белые туфли. И с ней была эта малышка. Я даже поиграла с ней в офисе. Вот кто мне звонил в тот день. Майла Вулфскин. «Мне нужна эта папка, – сказала она. – От этой папки зависит моя жизнь».

Она лежала на земле. Ее руки были связаны за спиной клейкой лентой. Ребенок ползал по земляному полу. На малышке было гофрированное желтое платьице. А ее глаза, такие же нежные, как у Майлы, большие карие глаза. Широко раскрытые. Она все видела и не понимала, что происходит, но она не плакала, потому что мама была рядом, и ей казалось, что все в порядке. Но он связал Майлу лентой. Мы с Майлой посмотрели друг на друга. Она не мигала, только переводила взгляд то на дочку, то на меня. Я поняла: она просила меня позаботиться о ее девочке. Я кивнула.

Потом он вошел и снял штаны. Просто сдернул их и отбросил сторону. Штаны на нем свободно сидели.

– Я запоминаю каждое слово, каждое слово! – сказал он. С такой характерной интонацией: мрачно, потом весело, потом снова мрачно. Потом весело. – А я ведь больной ублюдок. Я, наверно, из тех, кто терпеть не может индейцев в общем и целом, а особенно за то, что они с давних пор враждовали с моими предками, но вот особенно я считаю, что индейские женщины – те еще…