Луиза Эрдрих - Круглый дом

– Ну я уж точно не королева красоты, – ответила я. – Но никто еще не называл меня отталкивающей.

– У тебя, наверное, есть кошка, – продолжал он. – Кошки притворяются, что любят того, кто их кормит. Вряд ли ты сможешь найти себе мужа или мужика, ну разве только тебе придется натянуть на голову наволочку. Но даже и в этом случае придется снимать ее вечером. Ох, прости, прости!

Он приложил палец к губам и скорчил притворно виноватую гримасу.

– И почему я говорю все это? Я тебя обидел?

– Ты все это говоришь, чтобы я встала и ушла? – спросила я. И опять словно взлетела вверх, как тогда в ресторане. – Может быть, ты хочешь умереть? Ты не хочешь спастись, да? Я же спасаю тебя просто так. Ты мне ничего не будешь должен.

– Должен тебе?

Он вроде искренне удивился. У него были такие ровные зубы, что я подумала: наверное, в детстве его водили к ортодонту. Он захохотал, выставив напоказ свои красивые зубы. Затряс головой, стал тыкать в меня пальцем и хохотал так, что не мог остановиться. Когда я неловко нагнулась поднять с пола сумочку, он захохотал еще пуще, чуть не задохнулся. Мне захотелось поскорее уйти, я двинулась было к двери, но сумела только бессильно привалиться к стене, да так и осталась стоять в той белой-белой комнате.

Отец молча сидел за столом, сложив перед собой руки и опустив голову. Я сначала не знал, что сказать, но потом молчание слишком уж затянулось, и я выпалил первое, что пришло в голову:

– Многие красивые женщины держат кошек. Например, Соня. Ну, то есть кошки у них живут в амбаре, но она их кормит. А у вас нет кошки. У вас собака. А собаки капризны. Вон как наша Перл.

Линда просияла, взглянув на отца, и заявила, что он воспитал истинного джентльмена. Тот ее поблагодарил и сказал, что у него возник вопрос:

– Почему ты это сделала?

– Она же этого хотела, – ответила Линда. – Миссис Ларк. Мать. К тому моменту, как все было подготовлено к операции, я уже люто ненавидела Линдена – именно так! Люто ненавидела! Но он подлизался ко мне. К тому же это было даже смешно, потому что я почувствовала себя виноватой за то, что раньше его ненавидела. То есть, с одной стороны, он был не такой уж и плохой, давал деньги на благотворительность. А иногда решал – по приколу, я думаю, – что и мне не помешает его щедрость. И он дарил мне подарки, цветы, красивые шарфики, душистое мыло, трогательные открытки. Он уверял, что ему стыдно за свое мерзкое поведение, ему удавалось меня смешить, и я на какое-то время даже поддавалась его обаянию. Кроме того, я никак не могу объяснить то влияние, какое оказывала на него миссис Ларк. Линден с ней обходился довольно грубо, а за глаза мог и оскорбить. При этом он послушно делал все, что она ему говорила. А соглашался он потому, что она его заставляла. После операции, как вам известно, я сильно заболела.

– Да, – кивнул отец. – Я помню. Ты подхватила в больнице бактериальную инфекцию, и тебя повезли в Фарго.

– Я подхватила инфекцию духа, – поправила его Линда строгим тоном. – Я поняла, что совершила ужасную ошибку. Моя настоящая семья пришла ко мне на выручку. Они и подняли меня на ноги. Ну и твоя Джеральдин, конечно, тоже. Кроме того, Доу Лафурнэ провел со мной обряд в их парильне. Мощный обряд, – ее голос зазвучал жалобно. – Как же там было жарко! Потом Рэндалл устроил мне настоящий пир! Его тетушки одели меня в новое платье из ленточек, которое сами сшили. Я пошла на поправку, а после смерти миссис Ларк мне стало гораздо лучше. Наверное, не стоит так говорить, но это же правда. После смерти матери Линден вернулся в Южную Дакоту и там опять слетел с катушек. Так я слышала.

– Слетел с катушек? В каком это смысле? – спросил я.

– Взялся за старое, – ответила Линда.

– Какое старое?

Я спиной ощущал, как напрягся отец, внимательно слушавший наш разговор.

– То, за что его следовало арестовать, – прошептала Линда и закрыла глаза.

Хотя Мушум частенько присаживался на колченогий желтый стул в углу и глядел на дорогу, он не сидел сиднем целый день, а просто давал временный отдых своим жилистым стариковским рукам и ногам. Мушум рьяно изнурял себя бесконечными заботами по дому, давно вошедшими у него в привычку и менявшимися вместе со сменой времен года. Осенью, само собой, надо было сгребать палые листья, которые летели отовсюду на пожухлую траву крошечного газона. Иногда он даже собирал их вручную и ссыпал в бочку. Ему доставляло радость сжигать их в бочке. После уборки листьев наступала краткая передышка перед первым снегом. В это время Мушум ел, как медведь перед спячкой. Его животик округлялся, щеки наливались. Он готовился к великим снегопадам. У него было две лопаты. Широкой прямоугольной из голубого пластика он сгребал свежий пушистый снег, а серебристой совковой с заостренным краем он управлялся или с большими снежными заносами, или со старым слежавшимся снегом. Еще у него был «ледокол» – орудие для скалывания ледяной корки, похожее на мотыгу с лезвием в виде не стального полумесяца, а направленного вниз зуба. Он натачивал этот зуб напильником до такой остроты, что им можно было легко оттяпать палец на ноге.