— Почему это тебе нельзя домой?
— Меня отец…
Я хотел сказать: «Убьет», но, поняв всю детскую наивность таких слов, смутился и снова замолчал.
— Так что отец? Что он с тобой сделает?
Я продолжал молчать.
Таня, не дожидаясь моего ответа, почти не касаясь, как мне показалось, земли, быстрыми шагами пробежала по детской площадке и, слегка подпрыгнув, уселась на качели.
— Ну! Чего стоишь как истукан? Покачай меня!
«Покачай ее», — противным голосом съязвил кто-то в моей голове. Я аккуратно обошел песочницу и, подойдя к Татьяне сзади, легонько толкнул старую выцветшую под дождем и солнцем дощечку сиденья.
Качели отозвались громким, протяжным скрипом.
— Чего остановился? Качай!
Невзирая на дикий скрип, продолжала она свою игру.
Я толкнул качели снова, и снова, и снова. Дощечка сиденья была очень маленькой, и мне пришлось задействовать всю свою ловкость, чтобы, раскачивая качели, не касаться руками ни Тани, ни нежной ткани ее юбки.
Каждый раз, взлетая передо мной вверх и устремляясь с новой силой вниз, белая копна ее волос развевалась в воздухе, слегка касаясь моего лица.
Мне нравился этот безудержный, такой неуместный в нашем положении, порыв ее детского веселья.
Из-за нарастающего скрипа я не сразу расслышал ругательства и крики, раздающиеся в наш адрес, из открытого окна на третьем этаже дома напротив детской площадке.
— Ну же! Качай! Качай сильнее!
Как завороженный я с новой силой раскачивал качели и смотрел в окно, в котором на фоне тускло горящей лампочки маячила, выглядывая чуть выше груди, фигура мужчины, выкрикивавшего в наш адрес отборные площадные ругательства.
Протяжный скрип, звонкий девичий смех и отборная брань заполнили все пространство двора и достигли, казалось, своего пика в тот момент, когда в окне погас свет и громко хлопнула форточка.
Таня, не дожидаясь остановки качели, спрыгнула с нее.
— Бежим! — выкрикнула она.
Я побежал вслед за ней прочь с детской площадки из двора через улицу в небольшой сквер, в котором располагался памятник ликвидаторам и жертвам аварии на Чернобыльской АЭС.
Скрывшись от несуществующих преследователей за густо поросшим кустарником, Таня перешла на шаг, я все еще шел за ней. Немного отдышавшись, она резко повернулась и уставилась мне в лицо.
— Малой! А ты знаешь, кто это? Кто на нас орал в окно? Ты его знаешь?
— Нет.
— Это! Это Саш…, это Михин дед. Он инвалид, и на улицу выходить не может! Поэтому и бесится! Он эти качели просто ненавидит.
— Так если он на улицу выходить не может, зачем тогда мы убегали.
— Он не может! А вот старуха его еще как может!
Таня сдержанно рассмеялась. Она выглядела очень возбужденной и довольной собой. Глядя на ее веселье, я не смог больше сдерживать переполнявшие меня после происшествия во дворе противоречивые чувства.
— Знаешь! Мне кажется это подло!
Она бросила на меня остекленевший взгляд.
— Что подло?
— Вот так поступать с больным человеком. Это подло!
Оглянувшись вокруг, Таня заметила деревянную лавочку на чугунных ножках, подошла к ней и, поставив ноги на сиденье, уселась на спинку. Я подошел и сел рядом. Мне больше нечего было ей сказать.
— Малой, а как тебя зовут? Ну, на самом деле какое у тебя имя?
— Сергей.
— Красивое имя, как у Есенина. Ты хоть знаешь, кто такой Есенин?
— Знаю.
— Так вот скажи, Есенин, разве не подло называть тебя Малым в то время, когда родители дали тебе имя? Разве не подло совать малолетке сигарету за гаражами, а потом бить за то, что его стошнило. Разве не подло заманивать к себе эту несчастную девочку, напаивать ее и оставлять на потеху двум дебилам. Разве это не подло? Да что ты вообще знаешь о подлости? Ты, который из-за маминой юбки нос ни разу не высовывал. Насмотрелся фильмов про честь, доблесть, отвагу взаимовыручку. Молодые должны уважать старых, мальчики должны быть джентльменами и уважать девочек. Так вот, хрен тебе! Жизнь другая, и все вокруг другое! Никто никому ничего не должен. Никто никому ничего не прощает. Вот ты, например, почему ты домой не идешь? Чего боишься?
— Не боюсь я ничего.
— Не ври! Если бы не боялся, не шлялся бы полночи неизвестно где.
— Я не то, чтобы боюсь. Просто мне сейчас разумнее дома не появляться.
— Господи! Послушай, что ты мелешь? Разумный какой нашелся.
— Просто отец… Он сегодня не в состоянии понять…
— Пьяный что ли?
— Есть немного. А я… У меня… У меня в школе не все хорошо, а мама ему рассказала, он рассердился, а я…
Читать дальше