Пётр Алёшкин - Лагерная учительница

— Ее? — Иван обвел рукой комнату и указал в сторону кухни.

— Снимает…

— Я был у Иры… только что…

— Она послала? — усмехнулся Роман, дрогнуло внутри при имени Иры, но держался по-прежнему снисходительно-иронически.

— Она не знает, где ты и с кем ты… Жена вот-вот родит, а ты новую семью строишь… — начал презрительно Егоркин.

— Старик, — перебил, снисходительно улыбаясь, Палубин. — Я знаю все, что ты мне скажешь… Да, я мерзавец, оставил жену одну перед родами… Все так, но и оправданий у меня с три короба. Только кому это нужно… Я не могу тебе свои мозги переложить, чтоб ты меня понял… И неизвестно, как бы ты вел себя на моем месте…

— На твоем месте я бы не стал новую семью заводить… с этой… — Иван кивнул в сторону кухни. — Ты сам говорил, что она проститутка.

— Все мы проститутки, — улыбнулся Палубин. — Она тело продает, мы душу…

— Я не продаю, — перебил Егоркин.

— Счастливчик ты, если не видишь, когда и где продаешь, — усмехнулся Роман. Он чувствовал, что снисходительное отношение его ко всему раздражает Ивана и обезоруживает. Егоркин не знает, что отвечать, не будешь же твердить человеку то, что он сам знает.

«Я не продаю! — чуть не сорвалось с языка Ивана раздражение. Но он вдруг понял, что и слова, и тон Романа лишь защитная маска. Не мог Роман не знать, что делает безнравственные поступки и только снисходительно к ним относиться. Оправданий у него, конечно, с три короба. Видит, что так живут все в его ресторанной среде.

— Ты не такой, каким хочешь казаться, — заговорил Егоркин с горечью. — Кинь ресторан, хлебнул, хватит…

— Поздно, старик… — по-иному, как-то обреченно, вздохнул Роман. — Пошли кофе пить… Да, — остановился он. — Ты не думай, Надя не бывает больше… там…

После собрания Деркач оставила в покое техников. В кабинет к ним заходила редко. Вызывала к себе, если надо с кем-то по делу поговорить. «Затаилась! — говорила Сорокина. — Не оставит она так. Не из тех… Укусит, ох как укусит!» Но было пока тихо, и техники успокоились.

— Галя, к главному, — позвала однажды Люба Егоркину.

Обычный вызов, никто внимания не обратил, только Сорокина спросила у секретарши:

— Как она?

— Веселая…

— А чего ей не веселиться: о работе головушка не болит — дуры сделают.

Деркач действительно встретила Галю весело.

— Ты знаешь, — сказала она. — В универмаг свитерки завезли — чудо! Ангорская шерсть! Ты какой размер носишь?

— А цена?

— Семьдесят рэ.

— Дорого… Я не возьму.

— Ты что, — поразилась Деркач. — Думаешь, они на прилавке лежат?.. Фига с два! О них покупатели и не узнают. Или штук пять для отмазки выкинут. Раз в году бывают такие. За них в «Березке» двойную цену берут. Ангорская шерсть!

— Если бы рублей за сорок…

— Ты даешь! За сорок сейчас приличную кофту для старухи не найдешь…

— Но эта же моя зарплата… Я на руки за месяц семьдесят четыре получаю…

— Что я тебя уговариваю!.. Возьму сама лишнюю. Нам две дают… за сто двадцать у меня с руками оторвут…

Перед обедом Ася снова позвала Галю с себе и показала свитерок из нежной шерсти. Под шейкой на груди и на правом плече букет листьев из атласной материи такого же голубенького цвета, и по листьям бусинки разбросаны.

— Красота!.. Берешь? Не хочешь себе, продашь…

Свитер был действительно красив. Такого у Гали никогда не было. Соблазн большой. Деньги занять можно. Ваня не рассердится. Но Галя чувствовала, что Асе почему-то очень хочется, чтобы она купила. По простоте душевной не стала бы, такая модница., как Деркач, предлагать, не смогла бы в одинаковых свитерах со своей сотрудницей щеголять. И Галя со вздохом отказалась, сказав, что муж накостыляет, без свитера кругом в долгах.

— Смотри… Мое дело предложить… Слушай, ты обедать дома будешь? — Обеденный перерыв у техников два часа, с двух до четырех дня.

— Дома.

— Я к тебе зайду на минутку с завсекцией универмага, — не попросила, а предупредила Деркач, не требуя согласия. — Ко мне далеко, а у них перерыв короткий.

Явились втроем. Люба пришла с ними, секретарша. Галя решила, что второй свитер достался ей, но потом из разговора поняла, что Люба ничего не знает о свитерах. Они принесли вина, по-хозяйски расположились за столом, разговаривали, ожидая, когда Галя накроет. Тамара, так звали завсекцией универмага, тридцатилетняя женщина с фиолетовыми прядями завитых волос, хвалила импортный линолеум, которым заменили прежний в ее квартире: ковром покрывать жалко, так красиво, спрашивала, нельзя ли достать дубовый плинтус. Покрыть бы такой плинтус лаком, и был бы под цвет линолеума. Ася обещала поспрашивать в РСУ, должен быть. Она видела. Тамара вскоре ушла, кончался перерыв. Сказала — позванивайте, если что надо, и убежала. За ней поднялась Люба.