Дэйзи Джонсон - В самой глубине

Офисное здание имеет внушительный вид снаружи – белокаменные стены, высокие ворота, широкие окна. Ты останавливаешься на булыжной мостовой и указываешь на него.

Ты здесь работаешь?

Да, говорю я, преисполняясь гордостью на миг, но затем замечаю твою ухмылку и понимаю, что ты стебешься.

Мы поднимаемся на мой этаж. Я волнуюсь, что ты станешь шуметь, устроишь переполох, побежишь.

Тебе нужно быть тихой, говорю я.

Ты смотришь на меня и проводишь пальцами по губам. Мы входим в офис и идем к моему столу. Все как я оставила: повсюду желтые карточки со словами, ручки в подставке, ящик для входящих бумаг переполнен. У меня нет никаких фотографий или открыток. Ты выдвигаешь ящики и все рассматриваешь. Я вижу, как шевелятся твои губы, но вслух ты ничего не говоришь. Поверх кабинок я вижу Дженнифер, мою начальницу, машущую мне. Когда мы подходим к ней, она раскидывает руки, словно для объятия, но мы не обнимаемся. Лексикографы – люди сдержанные.

И кто же это? – спрашивает она, протягивая тебе руку. На миг меня охватывает побуждение что-нибудь соврать. Это моя подруга, моя помешанная тетушка, это дама, за которой я присматриваю. Что угодно, лишь бы не произносить этого интимного слова. Но ты перехватила у меня инициативу и, взяв меня под руку, тесно прижалась ко мне, так что наши туфли стукнулись, и протянула Дженнифер другую руку со словами:

Я ее мать. Я Сара.

Я говорю Дженнифер, что сожалею, что отсутствовала так долго.

Ничего страшного, занимайся своими делами.

Сочувственная жалость других – это болото. Я благодарю ее и спрашиваю, как идут дела. Когда я оглядываюсь, тебя нигде нет. Я иду обратно через офис. Ковровая дорожка истоптана прилежными сотрудниками. Отдельные панели в навесном потолке сдвинуты с мест, как в моем сне. Я не зову тебя. Я молча заглядываю за углы и под столы, проверяю ванную комнату. Тебя нигде нет. Я поднимаюсь и спускаюсь по лестнице. Я снова потеряла тебя. Ты для этого хотела выйти из дома? Ты растаяла так легко. Я уже начинаю чувствовать тянущую тяжесть в животе. Ты так мало рассказала мне, так мало объяснила. Я никогда не пойму, что случилось. Я сознаю – с острой болью, – что буду скучать по тебе, если ты ушла от меня, и мне теперь будет даже больнее, чем до того.

Я слышу тебя раньше, чем вижу. Ты хнычешь, бессильно навалившись на мой стол. Стажер перегибается через стенку и всплескивает руками. Я машу ему, чтобы он оставил нас в покое.

В чем дело? – спрашиваю я.

Я ужасно зла на тебя. Я хватаю тебя за плечо и пытаюсь оттащить тебя от стола, но ты вцепилась в него и лягаешься. Ты хватаешь карточки со словами и комкаешь их. Над кабинками начинают подниматься головы, я слышу, как отодвигаются стулья. Я различаю между твоими пальцами обрывки фраз для слова, над которым я работала перед тем, как ушла. Потерпеть ущерб/стать неисправным/околоплодная жидкость . Ты рвешь их и – когда я наклоняюсь над тобой – запихиваешь себе в рот и глотаешь, кашляя клочками желтой бумаги. Стажер стоит с открытым, как у рыбы, ртом. Я вижу, словно в замедленной съемке, как Дженнифер бежит к нам, ускоряясь. Ты запихиваешь последний комок себе в рот и внезапно успокаиваешься. На твоих щеках, покрытых дорожной пылью, видны полоски слез. Я вижу, как ты прикарманиваешь дырокол со стола, а затем поворачиваешься ко мне и протягиваешь руку, которую я беру, не зная, что еще делать.

Все в порядке, говорю я стажеру и Дженнифер, и остальным. Все в полном порядке.

Мы идем к лестнице, спускаемся. Меня колотит, но ты безмятежна, едва ли не светишься, утирая слюну с уголка рта, похлопывая меня по плечу.

Что ты делала? – спрашиваю я. Что ты делала?

Я не помнила это слово. Но теперь помню.

Я останавливаюсь, а ты идешь дальше, целеустремленно, размахивая руками. В твоей логике есть что-то детское: твои пальцы запихивают написанное слово тебе в рот, и язык вертится, пробуя его на вкус. Как мы тогда на реке, когда съели сердце животного, чтобы украсть его силу.

Неожиданно я вспоминаю, как ко мне клеился один тип в ярко-лиловой футболке на железнодорожной станции, держа наготове бумажку, чтобы записать мои контакты. Он вложил мне в руку крупный апельсин и сказал, что именно столько мозга теряется у людей с болезнью Альцгеймера. Я подумала об этом. Кусок размером с апельсин, изъятый из твоего мозга.

Внезапно на нас нападает жор. Мы шатаемся по супермаркету и наполняем тележку чем попало. Я смотрю, как ты кладешь целую курицу, и ничего не говорю. Твоя речь распадается без всяких попыток переделать ее. Ты склеиваешь вместе предложения, называешь хлеб яйцами и вообще кажешься обкуренной, а фрагменты слов вырываются из тебя, словно разряды электричества. Ты говоришь о себе в третьем лице и, похоже, напрочь потеряла букву «м».