В Хижняк - Конец черного лета

Федору и самому показалось, что печи неисправны, но он не решился сказать об этом вслух: могут ведь подумать, что струсил, не выдержал трудностей.

После смены он задержал бригаду. Федор уже знал всех своих в лицо и по имени, успел составить определенное представление об их характерах, привычках, склонностях. И видел, что в основном это были справедливые (это качество здесь ценится очень высоко), работящие парни. Но были и «колючие» — этих он мысленно называл «пауками» — наглые, грубые и, как правило, злостные бездельники. После трудового дня потные, уставшие лица работавших честно особенно бросались в глаза. Сейчас эти люди думали об одном: добраться до барака поскорее, переодеться, поужинать — и во двор, на свежий воздух. Те же, кто целый день избегал работы, слонялись по территории в поисках приключений, думали только о предстоящем «кайфе» — большой кружке чифира, распиваемого почти ежедневно перед отбоем да и после него.

— Какие будут вопросы к бригадиру? — твердо и даже чуточку властно, как это он уже умел делать, спросил Федор. И конечно же, первыми стали засыпать его вопросами и заводить довольно едкими ироничными замечаниями «колючие».

— Почему отоварку срезали?

— Почему норму не закрыли?

— Когда чай в магазине будет? Козлы весь «чифир» вылакали.

— Норму закрыли тем, кто ее сделал. Тем же, кто «выкупил» норму у другого, — не закрыли. И впредь не будут закрывать. Свой хлеб надо отработать. Нас сюда не на откорм собрали. Теперь насчет магазина. По тем же причинам с бездельников по два рубля сняли, — продолжал Федор под грубые выкрики тех, о ком сейчас говорил. — А право на дополнительные два рубля получили те, кто перевыполнил задание. Кажется, ясно?

— Заткни себе эти два рубля в… — крикнул кто-то из темноты.

Федор сдержал себя, хотя его уже начала бить предательская дрожь.

— Ты выйди сюда. Здесь и поговорим. Я таких храбрецов видел. Исподтишка они и крикнут, и заточкой ударят. А ты выйди сюда.

Теперь уже все молчали. И тогда заговорил Федор. Смысл его короткой беседы под вечерним небом сводился к тому, что любой бездельник может в ту же секунду убираться ко всем чертям из его бригады, если не хочет нормально работать. Никакой пощады подобным «пассажирам» не будет — это уж слово бригадира. В дальнейшем Завьялов полностью сдержал его, ни на шаг не отступил от того, что обязался сделать.

Евгений Петрович наконец-то получил долгожданное письмо от Юлии. Она писала, что в Прокуратуре СССР ее приняли доброжелательно, бумаги оставили и сказали прийти за ответом через месяц. Письмо дочери заканчивалось просьбой ждать терпеливо и не волноваться. Совет был, конечно, кстати, хотя Юлия не знала, что отец перенес инфаркт.

А через месяц после получения этого письма Евгения Петровича пригласил Нечаев и вручил ему ответ прокуратуры. Из ответа было ясно, что Генеральный прокурор СССР опротестовал приговор по делу Дальского и что назначено новое расследование. Вслед за письмом из Москвы в колонию приехал следователь по особо важным делам Сергей Ильич Громов.

Несколько дней, которые пролетели для Дальского как-то незаметно, хотя и были наполнены скрытым волнением, вновь вернувшимися переживаниями и опасениями, они беседовали с небольшими перерывами по пять-шесть часов подряд. И это действительно походило не на допрос, а на беседу, одна сторона задалась целью установить истину, другая же стремилась, жаждала помочь в поисках этой истины.

Громов не хмурил брови, не стучал глубокомысленно костяшками пальцев по столу, словно ему было известно что-то такое, о чем собеседник и не догадывался, он не напускал на себя, говоря языком зоны, «умняки», не перебивал Дальского иронически хлесткими репликами, неожиданными коварными вопросами, которые должны, по мнению задающего их, окончательно вывести на чистую воду изворотливого преступника. Но главное, что понял Евгений Петрович и что сразу же страшно обрадовало его, побудило быть предельно искренним, всеми силами помогать следователю — это то, что Громов не считал его заранее преступником, не подгонял все факты и данные под какую-то свою версию. Сергей Ильич и вправду не считал себя вправе обвинить в чем-то человека, пока истина не будет установлена.

Эти дни действительно прошли незаметно для Евгения Петровича. Он видел, понимал, что у Громова уже сложилось определенное мнение о его деле, обо всем, что связано с ним. Но какое мнение? Спросить об этом Дальский не решался даже тогда, когда уже были подписаны протоколы допроса. На прощание Громов пожал ему руку и дружелюбно сказал: