В Хижняк - Конец черного лета

Пауза была долгой и неловкой. Все трое упорно молчали. Один из парней сунул руку в карман.

— Не дергайся, — спокойно и твердо сказал Федор. — Мы здесь не одни. Не будем пугать родственников. Хватит, что сами зверьми стали.

— Мы все одно с тебя за Паука получим. Ты законы знаешь. Нам, понимаешь, нам выпало с тебя получить.

— Я никому ничего не должен, — еле сдерживая закипающую ярость, сказал Федор. — Паук сам искал смерти и нашел ее. Убил я Гурова, глядя ему в глаза. А вы поставили меня на ножи без всякой причины, к тому же, били в спину. Теперь уже я получать с вас должен.

Близнецы бросили на Федора два абсолютно одинаковых по накалу и выражению презрительных взгляда и удалились.

Федор долго курил. Он уже совсем успокоился, когда в коридор вышла Юлия.

— Что ты там видишь, забияка? — полушутя, полусерьезно спросила она, подойдя к окну.

— Дорогу свободы, — чуть подумав, ответил он.

— Ну, и какой она тебе кажется?

Федор пожал плечами:

— Скорее всего — длинной. И чуть размытой, неровной, что ли… Много километров она вмещает, много.

— Ты не должен считать их, Федор, — Юлия коснулась его руки. — Мужественный человек не должен считать.

— Конечно же, не должен. Но если такое не пережить самому, оно кажется значительно проще.

— Не проще, а легче. Это правда, Федор. Но правда и то, что ты уже прошел большую часть этой дороги и впереди уже светится свобода.

— Ничего не светится, — махнул рукой Федор.

Они помолчали. Он скорее угадал, чем услышал — так тихо спросила она:

— Ты не будешь возражать, если я тебе буду писать?

— Ты будешь писать? Мне? Как кто?

— Как твой друг, Федор.

Трое суток длительного свидания пролетели настолько быстро, что все четверо растерялись от неожиданности, когда дежурный контролер объявил, что им нужно прощаться. Но как это ни странно сам момент прощания не был слишком тягостным, ибо скорее всего человеческий мозг, в подобные минуты включает какие-то охранительные реакции, и чувства, эмоции на короткое время как бы каменеют, замирают — и люди просто выполняют ритуал прощания, обмениваются добрыми пожеланиями, советами, даже порой и шутками. И лишь потом уже разрывающая сердце тяжесть и горькая горечь этих быстротекущих минут дают себя знать, наваливаются неумолимым бременем, ищут выхода, остаются отметинами на сердце как рубцы после инфаркта.

Колония продолжала жить своей неторопливой жизнью. В один из дней прибыл очередной этап, и в отряде появился новичок. Это был уже совсем старый человек, одессит, которому, как он сам не раз убежденно говорил, крупно повезло: «В семьдесят восемь получить десятилетний срок. Это, я вам скажу, очень хорошо, я уже было думал прожить ну пять, ну шесть лет. А теперь надо все десять, таки да…» Осудили его за участие в крупном хищении и махинациях с цитрусовыми.

— И что вы думаете? — этой фразой, как бы вырванной из середины какого-то повествования, Натан Моисеевич обычно начинал свои нескончаемые рассказы о том, за что он попал сюда.

— Приходят пароходы с цитрусовыми. Ну, знаете, из Африки или из Сирии. Составлен дефектный акт. Спрашивается, кто составляет? Ну, допустим, я. Списываем, а потом списанное даем на перегонку. И неплохой сок получается, я вам должен отметить. Вся Одесса пила этот сок. Да что Одесса! И на здоровье. Так нет же и нет, кому-то не понравилось. В общем, скажу, семьдесят пять человек зацепили. И всех за сок.

Натан Моисеевич сокрушенно качал головой.

— И что вы думаете? Раньше совсем не так было. Я уж не говорю о нэпе. То очень мудрая политика была, таки да. Только так быстро кончилась.

— Ну, а сколько вы на этом соке бабок сделали? — спрашивали его наиболее любопытные, хотя такие вопросы не принято задавать здесь.

— Ай, бросьте. Каких-то шестьсот тысяч. И вы думаете, это на одного? Нет, это на девять. А мы еще и прибыли дали… И вот на тебе, десять лет имею. И это еще хорошо, скажу я вам, остальные — по двенадцать — пятнадцать.

— Почти восемьдесят лет я обходился без тюрьмы. И вот таки попался. Ну, а вам как это нравится? — в который раз сокрушался Натан Моисеевич, обращаясь на этот раз к Дальскому.

— Прискорбно, конечно, но вы все-таки виноваты перед законом, а я ведь его не преступал, — ответил ему Евгений Петрович, глядя куда-то в сторону.

— Перестаньте сказать. Вы не преступник? Ха-ха. А чего вы здесь, позвольте узнать?

— По приговору — да, а по существу — нет.

Теперь уже засмеялся одессит.