В Хижняк - Конец черного лета

— Мне как-то неудобно, — пыталась протестовать она. — Там, вероятно, одни мужчины.

Но его довод был убедительным:

— Вагон-ресторан в дороге — это, считайте, та же столовая. Так почему же нам не пойти туда?

И они пошли. В ресторане Гаррик помог своей спутнице удобно устроиться возле окна и с непринужденностью бывалого завсегдатая подобных мест предоставил ей возможность ознакомиться с карточкой-меню, сопровождая выбор своими комментариями.

Юлия выбрала салат «Столичный» и люля-кебаб. Гаррик дополнительно заказал цыплят «табака» и бутылку «Цинандали».

— Вы знаете, Юлия, я обожаю грузинские вина. Вы только послушайте: «Мукузани», «Напареули», «Гурджани», наконец, «Цинандали». Звучит как хорошая музыка, даже лучше. Но, заметьте, ни один уважающий себя грузин не станет пить у себя На родине ничего другого, кроме «Цинандали». И я их хорошо понимаю.

— А вот Сталин, рассказывают, предпочитал «Хванчкару» и «Кинзмараули».

— Юлечка, вы просто гений. Как это я их упустил!

Подошел пожилой официант в белоснежном халате. Он поставил перед ними закуски, разлил по фужерам вино и так же неслышно отошел от их столика.

— Давайте выпьем за любовь.

— Ой, как банально. Не к лицу такие тосты выпускнику столичного вуза, — Юлия прищурилась и улыбнулась, сокрушенно покачав головой. — Давайте лучше выпьем за людей, которым сейчас труднее, чем нам здесь, в этом вагоне.

Теперь уже рассмеялся Гаррик громко и завистливо. Тост показался ему смешным и даже оригинальным. Он наполнил свой фужер и залпом выпил его.

— Я так рад, что встретил тебя, Юлия, — он впервые обратился к ней на «ты» и легко, как бы случайно, коснулся ее руки.

— Что же именно тебя обрадовало? — со скрытой иронией спросила она.

— Ты… ну, не как все, — Гаррик вдруг почувствовал, что он окончательно растерялся, чего с ним давно уже не бывало. В душе он бранил себя за то, что не смог, как обычно в разговоре с женщинами, занять наступательную позицию, более того он сам очутился в плену.

— Может быть, ты сможешь выразить эту свою мысль более конкретно? — Юлия уже откровенно улыбалась.

— Я хотел сказать, что раньше меня слушали и во всем со мной соглашались, а ты первая, кто стал возражать мне, и не безрезультатно.

— Ну, а как тебе больше нравится? Может, у тебя на роду написано вещать только непререкаемые истины?

— Как тебе сказать… В зависимости от настроения. Иногда я могу позволить себе выслушать чье-то возражение, это даже бывает забавно.

— А, иногда забавно… Феноменально! У тебя истинно королевская щедрость. Ну, а как же на работе ты себя ведешь, в кругу товарищей? Как, наконец, относишься к своему начальству? Или ты им всем тоже иногда, для забавы, разрешаешь возражать себе?

Юля вдруг рассмеялась — от выпитого ли вина, или от такой вот поражающей откровенности человека, который знал ее лишь несколько часов.

— Видишь ли, у меня это с детства. Да, да. Отец мой многие годы возглавлял крупное производственное объединение на Дальнем Востоке. Поверь, он — хозяин положения в городе, где мы живем. А мамочка — профессор медицины, геронтолог, ты, наверно, слыхала о такой специальности — старикам хотят жизнь продлить. Так вот, в семье я один. И давно уж понял, что если буду говорить шепотом, то ничего в жизни не добьюсь. Иметь такой Байконур, как спина моего предка, и не взлететь… Нет, это было бы преступно.

Он вытер взмокший лоб обширным платком, на котором Юлия успела заметить изображение чьей-то заросшей физиономии, и продолжал:

— Я закончил институт, правда, не ядерный или электронный, а пищевой, моя специальность — промышленная переработка рыбных уловов. Отец мне сказал: «Куда тебе на Север, там справятся и без тебя. Будешь работать в тресте». И вот я уже несколько лет старший инженер по технике безопасности! — Гаррик даже привстал при этих словах. — И вот теперь я учусь, только уже другому — учусь жить. Все знают, кто мой отец, и никто не хочет возражать, когда говорю я.

В вагоне стало вдруг темно — поезд вошел в туннель. Зажегся свет. Но уже через несколько секунд поезд вырвался из земельного мрака и пошел дальше. Вагонные окна стали какими-то чистыми, необычайно прозрачными, словно их хорошенько протерли снегом.

Юлия неожиданно увидела темно-красный локомотив, который мчал их состав — в этом месте стальная магистраль делала крутой вираж вправо, очерчивая дугой огромный полукруг, горизонтальную сторону которого составляла сплошная стена заснеженного, с темно-синими и фиолетовыми прожилками стволов, могучего леса. Казалось, поезд вот-вот ударится, расплющится о массивную, похожую на сопку, гору, стоящую прямо на его пути и безжалостно прерывающую бесконечный бег рельсов. И не обогнуть, и не объехать эту гору, снежную корону которой венчали стремительные и стройные, как невесты в белой фате, пихты и лиственницы. Справа от нее внизу — застекленная река. Узнать можно реку, только внимательно всматриваясь в границу между неправдоподобным белым снегом и обычно белой лентой льда. А как же поезд? И вдруг все вокруг потемнело. Юлия даже закрыла глаза. Но гора просто пошутила над человеком — в ее чреве проходил туннель, очередной туннель на отрезке пути длиной в четверть земного экватора.