В Хижняк - Конец черного лета

— А ужин как? — еще раз улыбнулся майор, стараясь смягчить неловкость этих людей, так и стоявших с мешками в руках.

— Благодарим, гражданин начальник, еда превосходная, — ответил за обоих Дальский. — И радуемся к тому же, что наконец-то закончились дорожные муки. — Он продолжал бы говорить еще, если не почувствовал легкий толчок в бок, — это Федор призывал его к словесному воздержанию.

— Ну и отлично. Главное, это что? Главное, скажу я вам, это не грустить. Надеюсь, понятно? — лицо майора почему-то стало серьезным. — И ты, парень, не горюй, — он легко прикоснулся к локтю Федора. — Читал я твое дело, читал. Радостного маловато, но еще не все потеряно. Вы что же, сдружились в дороге? — теперь он обратился к Евгению Петровичу.

— Да, пришлось вместе странствовать. А это, сами понимаете, сближает.

— Судьба… — майор задумался. И Дальскому вдруг показалось, что этот человек сейчас очень далеко отсюда, весь в своих сомнениях, мыслях, воспоминаниях. Но мгновение миновало, и майор с той же доброжелательностью продолжал:

— Да, если судьба свела вас, то уж держитесь друг друга, это бывает так важно и нужно, — он с каким-то внутренним напряжением посмотрел Дальскому прямо в глаза. — У вас, например, жизненная мудрость, у него, — майор кивнул на Федора, — опыт этой жизни (на слове «этой» он сделал ударение).

— Да, забыл представиться. Я — начальник вашего отряда. Майор Нечаев Иван Захарович. На днях приглашу вас к себе на беседу, — прощаясь, он по привычке хотел было отдать честь, но спохватился, и, поправив и без того аккуратно сидевший на нем китель, добавил:

— И еще одно. Это тебя касается, парень: не спеши заводить новые знакомства. И, советую, не поддавайся ни на какие… ну, ты сам понимаешь. Здесь у нас есть кадры — хоть святых выноси…

Майор подозвал старшего дневального и велел ему поместить новеньких в секцию, где находились большинство активистов. Дальский и Федор снова начинали новую жизнь.

Через два дня они впервые вышли на работу в производственную зону. Завьялова прикрепили к опытному фрезеровщику и не менее опытному зеку — пожилому мужчине, уже много лет отбывавшему свой срок в этих местах.

— Будешь работать на пиле Геллера, — сказал Федору дядя Сережа (так звали мастера) и подвел его к станку, внешне напоминающему пилораму. — Видишь колесо? Оно сделано из самой крепкой стали. Распиливают им металлические полосы и даже болты. Смотри, как это делается.

Наставник Завьялова включил пилу… Колесо медленно приблизилось к закрепленной на станине болванке и мягко, словно нехотя, начало вгрызаться в нее. Полетели металлические опилки.

— Работать будешь в очках, — со спокойной деловитостью пояснил дядя Сережа. — Горячие металлические опилки могут попасть в глаз, прилипнуть к роговице или зрачку и тогда глазу конец. Понял?

Старый зек нравился Федору уже тем, что не стал расспрашивать о его деле, говорил с ним на равных.

— Ну, тогда попьем чайку и с богом. Ты чаек уважаешь?

— Чаек или чифир? — переспросил Федор.

— Чифир не употребляю. Сердце уже не то стало. А еще три года впереди.

— Сколько же это будет всего?

— Да, всего-то ничего — пятнадцать. Что спрашиваешь?

— А льготы почему не использовал?

— Я, Федор, поначалу срока маленько кровишки у администрации попил. А когда одумался, поздненько было. Вот сейчас мне все это и вспоминается. Может, на следующий раз проскочу комиссию, а до сих пор меня бросали [16] Бросать — отказывать в досрочном освобождении (жарг.). . Садись пить чай. Я тебе и бутербродик сделаю. Сырок уважаешь? — Федор улыбнулся: — Уважаю.

Прошло несколько месяцев. Особенно высокой для себя похвалой Федор посчитал приглашение дяди Сережи в его заветную каптерку, где старый зек в свободное от работы время из отходов производства делал различного рода предметы, вызывающие восхищение у одних и зависть у других.

— Сейчас я это для души делаю, а раньше, в былые-то годы, ради лишнего пайка хлеба, — объяснял Федору дядя Сережа свое хобби. Сейчас в зоне по хлебу ходят, а раньше из-за куска глотки перегрызали. Голяк сплошной. Бывало, проворуется повар, так ему на шею ворованное повесят и водят по всей зоне. И каждый мог ему по башке стукнуть или в лучшем случае в гляделки плюнуть. А сейчас нет такого закона о неприкосновенности пайка. Сейчас больше эгоисты растут. О себе думают, а на других наплевать, — это все дядя Сережа произнес за время, когда он раскладывал перед Федором свои поделки — плоды «шмурыганья», как называется в зоне работа по изготовлению разного рода не предусмотренного планом ширпотреба. И это вполне закономерное поощрение администрацией того неистребимого стремления человека к творчеству, рабочей фантазии, желания в любых условиях сделать что-то интересное, может, даже необычное, своими руками. И осужденные в этом смысле не исключение. Также естественно и желание каждого, чтобы его работу по достоинству оценили как в эстетическом, так и материальном плане. Федор мог часами любоваться работой дяди Сережи, как он без устали, с улыбкой на лице что-то вытачивает, строгает, шлифует, доводя металл до нужной кондиции, неутомимо приближая кусок плексиглаза к фантастическим по расцветке, но довольно искусно вырезанным розам, паучкам, бабочкам и другим представителям флоры и фауны. А затем эти рожденные творческим воображением твари умело монтируются или втискиваются в отведенные для них места. И сделанная здесь же руками дяди Сережи авторучка готова. И какая! Сверкает она четко выточенными гранями, золотистая, а в центре, под прозрачным куполом из «плекса» настороженно смотрят золотые пауки или таинственно улыбаются фиолетовые розы.