Сандра Сиснерос - Дом на Манго-стрит

– Ты права, – соглашаюсь я прежде, чем в разговор встрянет Люси или Рейчел. Они могут высмеять ее. Конечно, Нэнни глупенькая, но все же она моя сестра .

– Самое важное – это то, что бедра имеют научное значение. – Я повторяю то, чему меня научила Алисия. Это кости, которые позволяют определить, какой скелет принадлежит мужчине, а какой – женщине. – Они цветут, как розы, – продолжаю я, потому что становится ясно: я достаточно авторитетна, да и наука на моей стороне. – Однажды эти кости станут шире. Вот так. Однажды ты можешь решить завести детей, и тогда куда ты их поместишь? Нужно место. Костям нужно расшириться.

– Только не заводи слишком много, иначе твой зад станет шире, – говорит Рейчел.

Бедра ее матери размером с лодку. Мы смеемся.

– Я имею в виду, что никто из нас к этому не готов. Тебе нужно знать, что делать с бедрами, когда они начнут расти. – Я придумываю на ходу: – Тебе нужно знать, как вилять ими – то так, то эдак, чтобы получить желаемый результат.

– А это колыбельная, – подхватывает Нэнни. – Чтобы успокоить ребеночка внутри. – И она начинает напевать: – Ракушки, хлопушки, вейся-вейся, плющ!

Я хочу сказать, что это самая глупая вещь, которую я когда-либо слышала, но чем больше я об этом думаю…

Нужно задать ритм, Люси начинает пританцовывать. Ей почти удается его поймать, хоть она и с трудом удерживает скакалку.

– Нужно делать вот так, – говорю я. – Не слишком быстро и не слишком медленно.

Мы крутим скакалками помедленнее, чтобы Рейчел, которая только что запрыгнула, могла попрактиковаться.

– Хочу двигаться, как танцовщица в притоне! – кричит Люси. Она сумасшедшая.

– Хочу двигаться, как мурашки по коже! – поддакиваю я.

– Хочу быть таитянкой! Хочу двигаться, как танцоры меренге! [5] Энергичный парный танец, движения которого носят легкий эротический характер. Нередко танцуется соло как шоу-вариант. Или быть быстрой, как электричество.

Вот это хорошо.

А потом Рейчел заводит:

Люси ждет минуту, прежде чем подходит ее очередь. Она думает. А затем начинает:

Она пропускает строчку. Я немного перевожу дыхание, глубоко вдыхаю, а потом присоединяюсь:

Все с удовольствием продолжают строчки, кроме Нэнни, которая все еще напевает – не девочка, не мальчик, а просто ребенок. Такая вот она.

Когда мы снова принимаемся крутить скакалки и пространство между ними начинает напоминать распахнутые акульи челюсти, Нэнни прыгает между нами, повернувшись лицом ко мне. Скакалка раскачивается, как и маленькие золотые сережки, подаренные мамой на ее первое Святое Причастие. Сестра напоминает мне хозяйственное мыло: маленький кусочек, который остался после большой стирки. Оно такое же жесткое и упрямое, как моя сестра. Ее рот открывается. Она начинает:

– Не эту старую песню! – говорю я. – Ты должна сочинить собственную. Придумать, понимаешь?

Но она или не понимает, или не хочет понимать. Сложно сказать. Скакалка продолжает раскачиваться.

Я вижу, что Люси и Рейчел испытывают отвращение, но они молчат, потому что Нэнни – моя сестра.

Да, нет, может быть. Да, нет, может быть.

– Нэнни! – кричу я, но она не слышит. Мысленно она где-то в космосе, на много миллионов световых лет впереди. Она в мире, который нам больше не принадлежит. Нэнни. Все дальше и дальше.

Не то чтобы я не хотела работать. Я хотела. За месяц до того, как мне выдали личный страховой номер, я даже сходила в Управление социального страхования. Я нуждалась в деньгах. Обучение в частной католической школе стоит дорого, и Папа всегда говорил, что никто не ходит в государственную школу, если не хочет пойти по кривой дорожке.

Я думала, что найти работу будет просто, ведь другие находили ее без проблем – трудились в комиссионных магазинах или продавали хот-доги. Пока что я не начинала искать ее, думала, что займусь этим через неделю. Но когда я однажды вернулась домой вся мокрая, потому что Тито толкнул меня под работающий пожарный гидрант (хотя на самом деле я позволила ему это сделать), Мама позвала меня на кухню. Я даже не успела переодеться. Там сидела тетя Лала и пила чай. Она сказала, что нашла мне место в фотостудии «Питер Пен», располагавшейся на севере Бродвея, где она работала. Затем тетя Лала спросила, сколько мне лет, и, получив ответ, велела явиться в студию завтра и сказать, что я на год старше.