Леонид Бирюшов - Мёртвая хватка [СИ]

Все теперь мне часто говорят: так и запомнился он, мы его спрашиваем: «Чего ты тут стоишь?» А он отвечает: «Ленку свою жду». Велосипед он любил больше машины. А потом вы идете, два старика взявшись за руки улыбаетесь и что-то щебечете друг другу, а мы аж завидуем. Знали бы они, как любовь такая досталась. Эта спичка, Ленька, вспыхивала без поджигания. И мне надо было тихо и уверенно доказывать, терпеть порой кучу унижений, притворяться, пресмыкаться… Я, маленькая женщина, научусь пилить и косить, и сажать деревья, только бы он не перетруждался. Тогда, в девяностые, его мама скажет мне: «Лена, он тебе не нужен - он плохой человек, ты еще с ним хлебнёшь». Но.. мама в глубине души где-то надеялась на меня, что я вытяну его на ровную дорожку, ибо так и не сказала мне, а чем же он так плох… Эх, хитрая мама… Я, конечно, хлебала, но эта его харизма меня добивала. Он и в скандалах был неповторим - горят глаза. И всегда я вспоминала в противовес его милого наивного мальчишку в минуты слабости - никто меня в моей жизни так не любил. Нет, он не клялся в любви но это отношение это участие во всем по отношению ко мне оно просто покупало он был мастером влюблять в себя… Чего только стоила затопленная им печь. Я прибегала вся озябшая, а он, обрадовавшись моему приходу, кричал: «Ленка, скорей», и тянул меня к грубке печки, приговаривая: «Согрей, Леночка спинку и грудочку, и сунь ножки в духовочку», толкая и прижимая меня к горячей грубке печки. Мой Лешка никогда не клялся в дикой любви, но просто был привязан ко мне невидимыми нитями, но такими крепкими, что было не разорвать никем и ничем. А уж я…. С дуру творила такие вещи, ради него шла на всякие подвиги - в пургу, в ливень иду, ползу, бегу, здоровая или больная, с температурой ли, в лихорадке, я всегда все двадцать семь лет я знала - он меня ждет. Лихие языки и представить себе не могут, на какие жертвы мы шли… Я могла говорить себе: он мне дороже мамы, давшей мне жизнь и столько вынесшей из-за меня.

Он так всех обаял, когда я взяла его к себе на работу. И он там всех просто поразил, этот брильянт засиял... Красивый, яркий с чарующей улыбкой и обалденными мелодиями, он встречал всех молодоженов в зале загса в течении двадцати лет. Я своего добилась - он расцвел и его, Лёху, кабацкого гуляку, лабуха Лёху, зауважали… Это так льстило ему… Но чего это стоило - мы зимой заворачивали его клавишу в одеяло и везли её электричкой, да ещё и с пересадками в другой город поработать. Его мама замкнула машину в своем гараже, чтобы он меня не катал. Она там за пять лет и сгнила - какое может быть сердце у мужика-сердечника - тяжеленную клавишу на себе в другой город таскать... А у мамы, не жалко было ей сына теперь, раз уж мне достался.... Девчонки с его улицы, подруги их розового детства мне потом рассказывали, как его, до меня его уже разведенного мужика, отчаявшегося, брошенного первой женой и не верящего уже ни одной бабе. А так хотелось ему, чтобы дома встречала любимая с работы в кабаке до часу ночи, а встречала престарелая мама - шла поздно вечером на переулок… Мама боялась, что где-то сыночек забурится.

Когда он, бывало, напивался, это он частенько делал на работе в кабаке, ну и доставалось мне. Он выступал на меня, особенно когда приезжали его родственники. Он выступал, когда я делала ему замечание: «Леша, не пей больше». Он выступал: «Ты кто такая, чтобы мне указывать», но я уже была тогда законной женой. Один раз у директрисы на даче тоже такое произошло. Он долго выступал по пьяни - его простого музыканта не там положили спать, а вот судью…. Как Лешке казалось, что тому предоставили лучшие условия для сна… Бухтел Леха от души… се были так удивлены - они его знали, что он такой тактичный умный и красивый и талантливый Лешенька, и так некрасиво выглядел… сейчас пьяный. Все так возмущались, но…наутро все видели картину - Лешка с понурой головой подозвал меня к себе. Все удивлялись, вчера так шуметь, а сегодня… я не стала упрямиться, подошла. Его радости не было предела - с утра он мне и директрисе целует руки, закрыв глаза… Так, сопротивляясь мне, он заработал (после того, как до меня уже имел один инфаркт), он упрямый заработал по пьяни еще два инфаркта… И что интересно, как перепой - инфаркт готов. Упрямство и буйный характер… Нет, у него не было бешеного желания выпить, разве что не отстать от компании, да слаб он здоровьем был. Что для других было нормой, для него излишеством. Ну натура же артиста - всегда привлекать внимание. Он же знал, что красив и талантлив как Бог. И привычкой было привлечь к себе внимание, чтобы им все восхищались и хвалили его, видно мама в детстве его не хвалила... Через много лет он скажет моей сестре, еще более строгой по характеру, чем я: «Я в кабаках так разболтался, что уже погибал от распутства и остановиться не мог. И если бы не Ленка, я бы не остановился, и давно бы уже меня не было». Нашел человек в себе силы бросить пагубные привычки… Сосед его после Лешкиной гибели сказал: «И что с парнем в последние годы стало, раньше был всегда веселый хохотун, выпивал с нами, а потом как-то притих. Это ты, наверное, его испортила». Да, подумала я, так испортила бы раньше, может, и жив был бы, а то всё дружки его тут порядки наводили, так они и до сих пор палёнку глотают. А вот Лёха… А отказаться от курения он долго не мог. А у меня при виде его с сигаретой ну просто терялся разум, и начинала кружиться голова. Он мне казался таким обаяшкой, и в то же время таким брутальным, чего мне всю жизнь не хватало… Надо же было приземлять меня, вечного романтика и мечтателя. Но… Я балдела от сигаретки в его руке, надо было видеть тогда его движения, как он во время его концерта докуривал эту сигарету и искал куда её девать. Уже звучали первые аккорды, воспроизведённые его клавишей, уже начинал петь песню, а его окурок так и не находил себе достойного места. Ооо, тогда я млела, увидев его слегка растеряные глаза. Я же так привыкла, что он все может, и всё умеет, и ни в чем не сомневается, а тут такой облом… И уже когда он бросил курить, в тот день мы с ним попали в больницу, он стал задыхаться. Боже мой, его накололи, и он не мог прилечь, и всю ночь сидел в кресле-каталке. Я стояла возле него и держала его за руки, они были холодными, давление резко упало. Я уже думала, что я его теряю! Я беспрерывно читала все молитвы, которые знала и… целовала его руки, и гладила по голове, такой красивой кудрявой голове… Я опять в который раз победила его упрямство - силком сунула его в больницу и опять его спасла. Через два дня он в палате больницы рассказывал анекдоты и медсестры говорили мне: «Не надо здесь вам ночевать возле него, лучше отдохните дома, а то вы только за порог, а вся палата так и ржет с его анекдотов». Ломка была ужасной… Если после водки ломка была легче – он только ворчал без причины, то здесь он просто чуть не умер. И в последствии, когда приходили друзья, он садился возле друзей на своей маленькой скамеечке и нюхал дым от курцов, и трепался им про былые подвиги его бурной молодости, а сам жил со скромной теткой, у которой порой уши вяли от его словестных излияний. Ну кабацкий же мужик был, подвигов было ого-го. Многие родственники мне теперь говорят, что я вру о его пьянках, он не был вроде бы пьяницей. У меня есть его рукопись, кому интересно, пусть придут посмотрят её. Теперь так думают, пьяница - это тогда когда на дороге валяется… Это был гениальный человек, но его в молодости после личных неудач, не хватило у его былых барышень сил с ним возиться, ибо на него надо было иметь много сил и отдавать себя ему полностью, на что не все бабы готовы. Да кто говорит, что с гениями легко, на то они и гении. Им нужны сакральные жертвы! А сколько его друзей -собутыльников лежат на кладбище, кто в сорок ушел, кто в пятьдесят, эх, попалась бы я ему раньше. Он тогда в восьмидесятые был плодовит на поэзию - много писал о роковой судьбе, о несбывшейся любви в этот 1986 год… Говорят, когда человек счастлив от любви, тогда рождаются дети, а когда несчастлив, тогда рождаются стихи… Он писал в основном по ночам, но в этом рассказе подписано 24.08.86г 10.00-11.00. Видимо, в это время пробудился и стыдно было самому себе… Не может человек, не переживший подобного физического и морального страдания, так просто всё это придумать и сочинить. И написал он этот рассказ из глубины души, что-то его заботило. Пройдет еще четыре года, и он встретит меня и… бросит пить. Не сразу, конечно… Чудеса… Да нет, любовь женщины, она велика… Прожить мужику после первого инфаркта такую бурную жизнь тридцать лет и заработать пару инфарктов и инсультов… Да, когда это было с разницей в пять лет после инсульта, который произошел исключительно по глупости его друзей собутыльников - игрались пьяные друзья, показывали друг другу в моё отсутствие опрокинув бутылку приемчики самбо. Ну даже если бы я и была рядом, стал ли бы кто тогда меня бы слушать - молодецкая удаль была через край. Не попадая после инсульта в нужную клавишу на своем музыкальном инструменте, он, железный мужик… плакал. И приходилось опять доказывать то, что он нужен мне и обществу, и коллективу, иначе как же я буду жить без его волшебной флейты – клавиши. И еще сколько чудесных мелодий он сыграет и скольких молодожёнов порадует играя в загсе в течении двадцати лет. И сколько лет этот злой рок будет покушаться на него, на его судьбу: мертвым родился, потом током убивало мальчишкой и опять сердце останавливалось, он оживал - и в одеяле тащили его. В чужом городе приступ был страшный , он был в коме- и себя сверху видел, а я тогда с ужасом наблюдала, как его рука, его волшебная рука, рука виртуоза-музыканта… Эта рука только дотрагивалась ко мне, и я как трепетная лань вздрагивала - прикосновения его были почти незаметными ведь я для него была как та клавиша да клавиша, как дотронется пальцами так и зазвучу. А сколько он чудесных мелодий своими руками создал –виртуоз был невероятный. А теперь эта рука высунулась из одеяла и волочилась по снегу… язык его не слушался и он булькотел, пытаясь что-то сказать… А дети, мои дети, такие на удивленье мои сердобольные дети понимали меня, помогали мне во всём. Удивительно кругом такая агрессивная среда жизни, а дети мои дочь и зять были ласковы и понимающи, хотя мой Леонид не всегда был справедлив к ним, да и грешки его они ему так и не простили, а ему казалось они всё забыли - нет они помнили то, что обижало их мать и скажут потом: «Мама, тебя при жизни с ним было не видно и не слышно, сколько мы помним, ты всё время работала и никогда не развлекалась с нами. Мамочка, ты же работала и жила для него»… И я его в который раз вытянула. А давление было тогда сорок на шестьдесят… Тогда он додумался, немного очухавшись, сбежать с больницы, переполошив всех там , заявив мне: «Поедем домой». Дома он побежит на базар и купит красную икру в подарок к Новому году: «Леночка, ешь, ты же её так любишь». Не ела я икру, горька она мне была - меня душили слёзы -позавчера умирать, а сегодня сюрпризы. В этом был мой Лёшка – противный, упрямый, но… такой нежный… Такой тяжелый подарок подарила мне судьба- лужи моей крови бывало и такое вечные волнения и такого красивого и на редкость талантливого человека… При встрече, прибежав к нему, его я всегда спрашивала: «Ну как ты тут без меня?» Он отвечал коротко: никак. Потом я его прооперировала и продлила на пару лет жизнь… Я его, без преувеличения упрямое создание, тянула в больницы - там его вытягивала и отмаливала у всемогущего Бога вопрошая: «Ну дай ему, Господи, ещё жизни и прости - не верит он в Бога или притворяется, что не верит - грехи его, он же такой упрямец… Каждое утро спрячусь в спальне и молюсь возле иконки, а он забежит и видит, что я молюсь и, как-то смешавшись, говорит : «Ой, ты тут занята, ну ладно, я потом тебя о том или этом спрошу - ты тут занимайся своими делами». Словно позволял мне молиться за него. У него всё это было игрой, у моего вечного шаловливого мальчишки.