Михаил Енотов - Обыкновенный русский роман

Мне было совершенно непонятно, чем живет этот человек. При мысленном наведении на него феноменологического измерителя жизненности, все индикаторы прибора еле мигали. Папа ничем не интересовался — разве что спортивными новостями, да и это, казалось, лишь дело привычки, появившейся еще в юности. Его ничто не впечатляло, а самой эмоциональной реакцией, которую могло вызвать у него событие внешнего мира, было слово «здоровски», произнесенное с чуть оттопыренной нижней губой. Раз в год он брал отпуск и ездил за границу — каждый раз в новую страну, но при этом везде останавливался в одинаковых отелях, за территорию которых почти не выходил. Однажды его отправили в корпоративную регату по Карибскому морю, и когда по его возвращении я принялся возбужденно расспрашивать о путешествии (регата! Карибы!), папа только пожаловался на качку, влажность и жару. Он был равнодушен к еде и, получая довольно высокую зарплату, покупал продукты в магазинах эконом-класса, да еще и высматривал там товары по акции. Выпить он любил, но и это делал без куража, скорее из чувства социального долга — чтобы быть, «как все нормальные люди», — пил, разумеется, по пятницам и никогда не похмелялся. При этом папа не понимал ни вкуса, ни смысла пива, вина, коньяка или виски, предпочитая строго водку — опять же, дешевую, поскольку главным ее свойством считал градус. Это, однако, не было связано с грубостью его натуры — напротив, папа обладал определенным чувством красоты, но оно у него было жестко подчинено соображениям прагматизма — точнее, сама красота в его понимании была чем-то функциональным (ведь даже изящество фигурного катания легко конвертируется в цифры на табло). К искусствам он был холоден и книг, конечно же, не читал. Еще учась в школе, я как-то заставил его взяться за «Алхимика» Коэльо и был просто обескуражен, когда папа, дочитав роман, тут же принялся за спортивную газету. Тогда мне казалось, что после прочтения этой книги любой здоровый человек должен если и не стать пастухом, то, по меньшей мере, бросить рутинную работу и заняться тем, к чему лежит душа. Я боялся допустить мысль, что кому-то офисная работа может быть действительно по душе, ведь если такие люди есть — значит, у честного и тонкого человека, каким я себя мнил, только два пути: монашество или терроризм как две крайних формы выражения разочарованности в человечестве. Что до политики, то папу она волновала примерно так же, как погода, с которой все равно ничего не поделаешь, поэтому уж лучше пусть все идет как идет — разумеется, он был путинистом «по умолчанию», как и большинство россиян. А в отношениях с религией представлял из себя столь же типичного «захожанина»: носил крестик и кольцо «спаси и сохрани», держал дома и в машине иконки, по большим праздникам ненадолго заглядывал в церковь (свечки, правда, не ставил, потому что не знал, «кому, за что и какого размера»), соблюдал первую и последнюю неделю Великого поста — в общем, был христианином ровно до той границы, где вера начинает требовать от своего приверженца каких-то усилий к изменению жизни. Однажды, уже после моего воцерковления, папа заявил, что хочет причаститься — я даже приехал ради этого в Казань и принудил его на день отказаться от телевизора и за вечер прочитать хотя бы евангелие от Марка, но на следующее утро во время исповеди священнику все равно пришлось объяснять папе, кто такой Христос и в чем была Его миссия, а сразу после литургии причастник поспешил смотреть какое-то воскресное шоу.

Я одновременно жалел папу и злился на него — ну что же ты сидишь в своей раковине, как жалкий моллюск?! Мне хотелось поднять его за уши, как поднимают детей, только показать не «Москву», а жизнь. Не мог же он в самом деле считать свое существование жизнью! Ведь где-то там под этим панцирем должен был сидеть живой человек со своими мечтами, порывами, жаждой свершений, страстями (а не одними страстишками)! Или это есть не у всех? Тогда откуда у меня? — неужели только от мамы? Может, она для того и была ему послана ураганом, чтобы он, земной и каменный по природе, научился летать? А он не справился, не выдержал турбулентности, и это стало опасным для них обоих…

Мы положили на могилу цветы — папа не видел смысла покупать целый букет, чтобы бросать его в землю, но я настоял — мама очень любила цветы. Постояв несколько минут, мы пошли обратно к машине.

— У тебя там невеста не появилась? — спросил вдруг папа, когда мы ехали домой.

— Нет.