Марк Казарновский - Из жизни военлета и другие истории

Поэтому делу был дан ход — в виде жалобы пастуха на изнасилование овцы стада социалистического колхоза.

В Исполкоме посмеялись и ответили (а отвечать нужно, жалоба официально сдуру зарегистрирована), что, мол, нужно беречь племенное стадо овец и лучше присматривать пастуху за поведением отдельных легкомысленных овечек. Ну-с, посмеялись.

Однако, не тут-то было. Следующая жалоба пошла в обком ВКП(б), в адрес Первого секретаря.

Видно, чья-то опытная рука направляла безграмотные жалобы пастуха.

Письмо было просто составлено, но таило в себе определенный взрывоопасный элемент. Вот ее сокращенный текст:

«Весь советский народ, под водительством мудрого вождя Партии и нашего государства великого Сталина, сплотившись воедино прилагает все усилия для скорейшего восстановления, разрушенного немецко-фашистскими варварами народного хозяйства. Но отдельно взятые недружественные элементы тормозят поступательное движение советского многонационального народа…

…Мы не можем пройти мимо случая вопиющего безобразия в колхозе «Красный луч». Где было покушение на овцу. То есть, сырьевой запас нашей страны. Ответ местной власти, крайне легкомысленный по форме и несерьезный по содержанию показывает, что она ни во что ставит труд заслуженного пастуха-башкира…

…Мы просим обком разобраться в этом деле, наказать виновных…

…Оставляем за собой право обращаться выше, вплоть до Совета национальностей Верховного Совета СССР…

Председатель правления колхоза «Красный луч»

Подпись /Бердымагомаев/

Секретарь парторганизации Подпись /Телушкин/»

Что нужно делать после такого заявления? Правильно, дать делу полный ход и зеленую следственную улицу.

Первый это и сделал. Да дал такие «соответствующие» распоряжения, что закрутилось все: исполком, прокуратура, НКВД, военная прокуратура… Конечно, арестован был солдат. Была крупная ревизия в колхозе, где проклинали председателя, секретаря парторганизации, пастуха и, наконец, овцу.

Солдат божился, падал на колени, плакал и кричал, что да, признается. Овцу схватил. Но только для того, чтобы съесть ее всем отделением. А для других целей есть знакомая продавщица Анька. С которой дружит все отделение.

На крик дознавателя, что, мол, вас в армии не кормят, что ли, ответил искренне и простодушно — да, не кормят. Впрочем, этот ответ в протоколе зафиксирован не был.

А вопрос в конечном итоге разрешил Густав Иванович. Он доказал в НКВД, и в прокуратуре, и, наконец, в обкоме, что да, дело безобразное, но дать ему ход возможно только при личном заявлении пострадавшей. То есть — овцы.

Наши все органы отлично понимали, что любое дело начинается с заявления. Или доноса, что почти одно и то же. И, главное. На третий день пастух в стаде не мог найти пострадавшую. Все решили — пастух выпил много араки. Дело закрылось.

Правда, солдата перевели служить в Забайкальский военный округ. Что с ним сталось, ни для кого уже не стало интересно.

А Густав Иванович еще более подтвердил славу крючковода. Шел, кажется, 1948 год.

Однажды он пришел в мастерскую позже обычного. Сразу попросил чаю, Гале предложил закругляться и все на Арона поглядывал. Тот готовил заготовки на завтра и ждал, что такого интересного Густав расскажет. У него что ни рассказ, то скрытый смысл. А то и не один.

Но он больше вздыхал, пока не вымолвил:

— Начали брать.

— Что начали брать?

— Не что, а кого. Догадайся, пан Арон, стрех раз.

— Да вроде брать-то некого.

— А космополиты?

— Да их ведь, с Божьей помощью, уже и не осталось вовсе.

— Что я вам советую, Арон Григорьевич. Вы соберите вещички. Семьи у вас нет. Завтра подайте заявление об отъезде в Белоруссию и немедленно, да, да, немедленно смывайтесь. A-то не уцелеете, это я вам говорю, Густав. Войно. А я ошибаюсь редко. Ну-с, я пошел. И не раздумывайте!

И Густав ушел.

Арон никуда не поехал. Не поехал, потому что лег спать. Почему он должен, как заяц, метаться по огромным пространствам. Он не космополит. Не сионист. Не националист. Не талмудист. И даже не шпион. Просто — обыкновенный еврей, который ничего противозаконного не совершил. Правда, убил двух немцев. Так за это еще и медаль получил. Нет, нет. Не буду бежать. В конце концов Арон Сталину сапоги сделал. И не только ему. Тут он и заснул.

Приснился ему странный сон.

Кстати, немного о снах.

Конечно, как и каждому нормальному человеку, Арону снится различное. И на фронте, и здесь, в Медногорске. Он ведь не думал, что еще и в лагерь попадет. Но об этом потом, как у нас говорили — ежели, даст Бог, доживем.