Белла Улановская - Личная нескромность павлина

И так во всем. И знаменитый самиздат — из той же области доморощенной деятельности.

В моей жизни, например, был момент, когда я переписала Сенеку. Просто невозможно было не послать в лагерь другу-правозащитнику (книги туда не доходили) очередную порцию подкрепляющего, это было в то время, когда, чтобы не впасть в окончательное уныние, очень важным было найти подкрепляющие примеры.

И вот оказалось, что Сенека в «Письмах к Луцилию» с его проповедью стойкости, искусством пренебречь обстоятельствами соотносится с нашей жизнью. Не знаю, как мой адресат, ему и так стойкости не занимать, а мне такое непосредственное общение с древним философом было просто необходимо.

Однажды, весной, в селе Глотово мне посчастливилось услыхать рассказ о необыкновенном происшествии, которое только что случилось в верховье Дона.

Дуб, который рос на берегу, сошел в Дон. В одну ночь он сошел с надпойменной террасы, достиг воды и встал посреди реки. А там, где он рос, забил чистый ключ. Наутро первыми чудо увидели пастухи. Чудесная весть быстро разнеслась по окрестным деревням. В восхищении и благоговении созерцали люди дерево, крепко стоящее в реке, широкий след, оставленный его шествием, пили святую воду из источника.

Началось паломничество. Говорили, что дуб сошел в Дон, чтобы «правду доказать».

Очень быстро власти распорядились срубить, чтобы «паники не было». Но дуб «не давался». Три дня он не давался, наконец дался. Но спилена была только верхушка дерева. Часть, оставшуюся под водой, взорвали.

Несколько лет спустя мне удалось там побывать.

Когда в ближайшей деревне я хотела узнать, как найти тех пастухов, которые стали первыми свидетелями этого события, мне сказали, а идите по берегу, они и сейчас там пасут.

— Страшно было, когда увидали? — расспрашивала я пастухов, когда они прогоняли свое стадо по берегу Дона.

— Страшно было, когда бомбили! — ответили они.

Дуб-правдоискатель сходит в Дон. Сразу же это чудо было истолковано как вызов власти. Власть принимает вызов и приговаривает к смертной казни этого дубка-отщепенца, который покинул родную рощу и гордо встал против течения.

Мы говорим об уходе от власти, но мы дожили до такого времени, что своими глазами увидели, как власть сама ушла.

Возникла своего рода поэзия заброшенных усадеб, только не в бывших дворянских имениях, а в самом центре любого из больших и малых городов России, на главных площадях, которые все скроены по одному плану. Бывшее здание райкома, которое покинуто его прежними хозяевами, можно легко определить, ориентируясь по памятнику, оно должно находиться за спиной Ленина. И тут же непременно растут голубые ели, точно такие же, как у Кремлевской стены.

Тишина, запустение, покой. Впору писать элегию о кипевшей некогда жизни, о бренности земной славы или размышлять о крушении целой цивилизации.

Одно такое таинственное местечко, о назначении которого я и не догадывалась, попало в мою повесть «Боевые коты». Эта заброшенная усадьба находится в Эстонии, за Нарвой, отсюда, рассказывают, с эстонского берега, в особенно ясные дни можно увидеть берега Финляндии.

Я писала в последней главе: «Там было тихо, в низине необычное строение — не то мельница, не то вилла — с остроконечной черепичной крышей, поросшей зеленым мхом. Здесь были ручей, лестница, обрывы и водопад. Под сомкнувшимися деревьями темнело. В нижнем окошечке зажглась лампа. Там я увидела старика, в очках, сидя за столом, он читал книгу. Мне хочется знать, кто это был?»

Так я писала тогда.

Мне и в голову не приходило, что это была всего-навсего загородная сауна нарвского горкома!

Через несколько лет я снова попадаю туда. Везде следы поспешного бегства. Над раскиданной грудой углей — опрокинутая ржавая шашлычница, нет водопада, вода застоялась и поросла тиной, ни лампы, ни старика.

Восхитительное варварское разрушительное чувство.

Может, преданного сторожа забыли внутри дома?

— Эй! Есть тут кто?

Постучать что ли в дверь.

— Выходи! Господа уехали!

Изо всех сил барабаню кулаками.

Тишина. Мерзость запустения. Теперь сюда археолога. Пусть подбирает и изучает осколки империи.

За кого пойдет голосовать старый лакей Фирс, если выберется из заколоченного дома?

При крепостном праве, известное дело, лучше было.

— Выходи, Фирс, на референдум о собственности на землю.

Ощипали бунинские мужички (ну, не вполне бунинские, а по соседству) барских павлинов и пустили живыми гулять. Наказали за личную нескромность.